Глава 1
Я ревела белугой, выла гарпией, орала
мартовской кошкой… Короче, издавала поганые звуки, как говаривала
кормилица, комментируя способности к пению, коих у меня отродясь не
водилось, но папе, конечно, виднее. Он же папа. И старше. И
ведьмак. А потому воспитывали меня как полагается, ограничив мое
детское стремление к свободе уроками танцев, музыки, пения,
этикета, истории и культуры. И то помимо того, что в школе было.
Хотя, честно признаться, в школе я отдыхала. Еще у папы были брови.
И он ими шевелил! Вот как накосячу, так шевелил, угрожающе и со
смыслом. Особенно левой, она у него более подвижная. Зато правый
глаз — серый, более строгий. Вот он так на меня и смотрел, когда я
на некромантию пошла. Стоял, руки за спину заложив, от греха
подальше, глазом серым зыркал и бровью шевелил угрожающе. Жаль, не
послушалась. Четыре курса позади, практика впереди, перспектив
никаких. Кроме замужа. Сижу, вою. Пою, то есть… Стараюсь, как
могу.
Рулады носились в воздухе, придавая
ночи ни с чем не сравнимый колорит панихиды и легкий оттенок
жути.
— Ну как такое чудное создание может
исторгать из себя такие на диво поганые звуки, — умилялась Тоха,
слушая мой очередной урок по вокалу.
Да, умилялась! Кормилица и нянька по
совместительству, даром что почтенного возраста гномка была,
трепетно любила всяческий неформат и искренно им восторгалась. До
глубины всей своей широкой груди. Ручки на пузико складывала,
подбородочками подергивала в такт и умилялась. А может ее страдания
учителя в душевный трепет приводили и в настроение. Учитель был
тощим, как палка, и глаза на выкате, а Тоха тощих не любила. Вот и
радовалась, когда он от музицирования моего изнывал и страдал
безмерно. Во всяком случае, глаза закатывал очень интригующе.
Вот прям, как я сейчас. Ну, не
закатываю, а на луну взираю, она высоко над кладбищем, желтая, как
блин и такая же ноздреватая, а я низко. В кустах. Колются. Но
пахнут хорошо. Они пахнут, я пою. Из недавнего, нашумевший в
магнете хит бойз-бенда «Черепки».
— И молодааяааа не узнаааеэээт, какой
у нага был…
Оборвав историю на самом интересном,
меня с нездешней силой выволокло из шиповника, не щадя ни голых рук
моих, ни самолюбия.
Нездешняя сила была представлена в
образе злющего длинноволосого мужика с мятой физиономией, на
которой трогательно отпечатались ручка, пара скрепок и монетка в
один чар.
