Пламя факела колыхнулось, выхватив из темноты лежащее на скамье
тело.
Обнаженное мужское тело.
Я ойкнула, тут же прикрыла рот ладонью. Заставила себя
выпрямиться, натянув на лицо непроницаемую маску. Служительнице
пресветлого Фейнрита не к лицу смущаться перед рабом Алайруса. Даже
если щеки горят так, что, наверное, могут осветить камеру поярче
факела — я сильнее приспешника темного бога, а низменным помыслам
сейчас и вовсе нет места.
Стражник шагнул вперед, приблизившись к узнику. Факел, словно
издеваясь, высвечивал то перевитое мышцами плечо, то упругие
ягодицы. Во рту пересохло, и перестало хватать воздуха. Я
уставилась в стену прямо перед собой — но она тонула во мраке, и
взгляд сам собой устремился вниз.
Стражник подошел ближе, осветив темного целиком. Отчаянно
стыдясь саму себя, я уставилась на него и снова едва не вскрикнула.
На спине живого места не было — вспоротая кнутом кожа чередовалась
с ожогами.
«Он некромант, — напомнила я себе. — Он это заслужил».
Только дышать стало еще труднее — и сейчас вовсе не потому, что
я впервые видела нагого мужчину.
— Прикройся, паскудник, — гаркнул стражник.
Узник поднял голову, длинные черные волосы упали на лицо.
— Зачем? — голос был хриплым, точно карканье ворона. — Вы так
старательно меня раздевали!
— Прикройся, — повторил стражник.
Он подобрал с пола и швырнул в черного ком тряпья. Тот
вздрогнул, когда ткань упала на обнаженную спину, по телу пробежала
судорога, но только неровный вздох выдал, что ему больно.
Сквозь гриву спутанных волос блеснули глаза.
— Неужели пресветлую сестру так смущает мой голый зад?
Я хватанула ртом воздух, судорожно подыскивая подходящий
ответ.
— Ох, как я мог подумать так плохо о юной и чистой деве? —
ухмыльнулся узник. — Конечно же, ее смущают раны, что нанесли мне
ее братья ради моего же блага!
Стражник вздернул его за волосы, глухой стон сменился вскриком,
когда кулак врезался узнику в лицо.
— Да я тебя…
— Хватит! — воскликнула я. Стражник выпустил узника, я
решительно шагнула вперед, встав между ним и черным. — Вы! — Я
ткнула стражника в грудь. — Оставьте нас. Пусть остается как хочет.
Исповедь не требует одежды.
В конце концов, какова цена принесенных обетов, если меня может
смутить полуживой смертник? Я должна быть выше любых низменных
чувств. Любых.
