Топот чьих-то быстрых шагов звоном молоточков отозвался в голове. Сознание понемногу возвращалось в бренное тело и корчилось в муках. До обоняния донёсся смрад сырости, затхлости и немытых тел.
Кораблём не пахло!
Минуточку…
С трудом разлепив свинцом налитые веки, я уставилась в тёмный, лишённый штукатурки, — как, впрочем, и любой другой отделки, — потолок.
— Эта? — пробасили откуда-то сбоку.
Многострадальная голова снова взорвалась от боли. Ей вторило протяжное эхо, что не сулило для меня ничего хорошего.
Кто-то хмыкнул и чуть не прикончил меня дичайшим скрежетом металла. Черепная коробка не выдерживала этих звуков. Мне пришлось закрыть уши руками и занять устойчивое положение, вот только с последним оказались проблемы.
Кандалы на моих руках оказались на редкость свободными и довольно функциональными, а вот отсыревшая койка, напротив, жутко неудобной, неустойчивой и низкой.
Снова послышался лязг металла. Цепи на кандалах жалобно звякнули, вторя моему протяжному: «Ма-а-ать…». Я рухнула аккурат под ноги вошедшему старику в зимнем плаще с меховой отделкой не только на воротнике, но и по подолу.
— Бесчинствуете, госпожа? — неприятно хохотнул старик.
Ему будто доставляло удовольствие лицезреть меня в столь унизительном положении.
Извиваясь ужом, чертыхаясь и попросту матерясь, я смогла присесть, а затем и осторожно встать на ноги. Голова от этих манипуляций закружилась. Недовольство койкой отпало само собой.
Где ты там, родимая? Что-то ножки не держат.
— Вы присядьте, присядьте. — посмеивался жутко важный старикашка, потирая кошмарные усы. — Разговор у нас будет долгим.
На долгие разговоры я была не настроена. И блаженный бы понял, что я угодила в темницу, а здесь лучше говорить поменьше. Меньше скажешь — меньше дадут.
— Откуда прибыли? — мужчина рукой только махнул, а ему уже внесли обитый бархатом стул и подставили под его отнюдь не тощую задницу. Он сел с таким важным видом, словно находился в тронном зале на собственной коронации.
— Оттуда, — попыталась улыбнуться я.
— Дерзить представителю власти изволите?
Света от зажжённых в коридорах темницы факелов было ничтожно мало для того, чтобы как следует рассмотреть черты лица вздумавшего допрашивать меня деда, и воображение играло со мной в злые игры. Мне почудилось, что кончики его усов зашевелились, будто ядовитые змеи, готовящиеся к броску.
