В цеху привычно громыхали большие
станки. Выкрашенные в тёмно-зелёный цвет узлы и корпуса, выделялись
свежей краской и радовали взгляд. Я особенно любил свой родной цех
после майского субботника: отдраенные от масла плитки; вымытые
окна, сквозь которые светило яркое весеннее солнце; покрытые
свежей, цинковой краской батареи отопления, опоясывающие, словно
огромный удав весь цех. Все это, совместно с залетающим через
открытые фрамуги теплым ветерком, радовало и окрыляло. Развешанные
на тонкой, стальной проволоке, предупреждающие и запрещающие
таблички, создавали особое ощущение порядка. Орднунга, как
говаривал мой дед — участник Великой отечественной войны, дошедший
до Берлина.
Душе хотелось петь. Вложив новую
болванку в токарный станок ДИП 200, из тех что в народе называли
«Догнать и перегнать», прислушался к урчащей коробке передач,
затаив дыхание. Восемнадцать скоростей! Зверь, а не машина. Еще дед
мой на нем работал. Может, даже за ним и стал стахановцем,
заработав свой первый красный вымпел и почетную грамоту.
Я вздохнул поглубже. Чем я хуже деда?
Сейчас, говорят и знак выпустили: «Победитель соцсоревнования» с
гравировкой года в конце. Такой бы получить. Носил бы на лацкане
пиджака. Сияло бы красное знамя в золоте на солнце. Варвару бы
радовал: лучший из лучших у нее кавалер.
Очень мне хотелось получить такой
знак, с конечными цифрами 1976. Непременно в этот год! Он
знаменательный. Варвара обещала подумать, и на Новый Год, под бой
курантов, сообщить о своем решении. И, судя по ее отношению ко мне,
ответ будет положительным. А знак будет всегда напоминать об этой
дате.
Счастливый, от мыслей о предстоящей
семейной жизни, я было потянулся к красной кнопке, как чья то
тяжелая рука легла мне на плечо. Я оглянулся. Петрович. Про таких
говорят: «Человек без возраста». Наставник, обучающий молодежь
токарному делу. Довольно крепкий мужик, гнущий на спор подковы, без
особого надрыва. Поговаривали, что Петрович, в годы войны, приложил
кулаком в лоб немецкому военнопленному офицеру, «за дело», так, что
офицер упал замертво. За что Петровичу, конечно, досталось от
командира. Чудом избежал он штрафного батальона.
— Мишка! Комсорг! Слышь! — голос у
Петровича был сродни его природному телосложению. Говорил, словно в
трубу дул. Я оглянулся, пытаясь плечом скинуть тяжелую руку.
Бригадир в потертой кепке, в вечно распахнутом, синем халате, где
из верхнего кармана торчал новенький штангенциркуль, мигал мне
подслеповатыми глазами. Это у него еще с войны осталось, после
контузии.
