Обер-лейтенант сухопутных войск вермахта Хельмут Дитц,
долговязый белобрысый саксонец, привычно пригнувшись, возвращался
по ходу сообщения в расположение своей роты из штаба батальона,
куда был срочно вызван час назад командиром батальона майором
Шлауфенбергом.
Двадцатичетырехлетний Дитц последние два года практически не
вылезал из окопов на Восточном фронте, за исключением краткосрочных
отпусков, которые начальство (следует отдать ему должное) щедро
предоставляло тем, кто умудрялся выжить и уцелеть на переднем крае
в течение двух недель боев или полутора-двух месяцев относительного
затишья. Поначалу эти несколько дней, на которые удавалось
вырваться в родной Дрезден, воспринимались Хельмутом как великое
счастье и дар небес. Еще бы, герой приехал с фронта, тот самый
бесстрашный красавец-ариец, который огнем и мечом расчищает
великому немецкому народу путь на восток, сокрушая орды русских
варваров во славу фюрера и тысячелетнего рейха! И как тут устоять
простой немецкой девушке, единственная слабая защита которой –
наказ матери о девичьей чести, давно, впрочем, забытый и
похороненный в глубинах любвеобильного сердца. Да и, кроме того –
ведь Германии нужны солдаты, а Германия превыше всего! И лился
рекой добрый шнапс и мозельвейн. И отлетали под нетерпеливыми
солдатскими руками пуговицы с шелковых блузок.
И похмельный рассвет, как партизанская засада в: русском лесу,
заставал Хельмута Дитца врасплох на чужой кровати рядом с очередной
полногрудой красоткой в комнате, пропахшей табачным дымом,
вчерашним алкоголем и дешевыми духами.
Да, поначалу все было просто отлично. Боевой азарт кружил голову
и горячил кровь на фронте, а женщины и шнапс – в тылу, но после
Сталинграда что-то как будто сдвинулось в саксонской душе Дитца, и
свои кратковременные отпуска он теперь предпочитал проводить в
оккупированном западноукраинском городе Львове, где, с одной
стороны, хватало европейских развлечений, а с другой – это была не
Германия.
Дитц, как истинный солдат славного вермахта, не слишком любил
копаться в себе, слушая чаще не голос рассудка, а природный
инстинкт, который говорил, что ехать Хельмуту в Германию уже не
хотелось совершенно. Конечно, подобному его поведению при желании
легко можно было подыскать вполне приемлемое для холодного
немецкого ума объяснение: во-первых, разумеется, то, что Хельмут
вот уже полгода как остался один (с отцом произошел несчастный
случай на заводе, а мать Дитца умерла еще до войны); во-вторых,
немецкие девушки в последнее время несколько подрастеряли энтузиазм
и теперь предпочитали отпускников из Европы, которые хотя бы могли
подарить своей подружке пару чулок и флакон французских духов;
в-третьих, война уже настолько въелась в плоть и кровь Хельмута,
что он неоднократно с изумлением замечал, что мысли о ДОМЕ
ассоциируются у него с родным взводом и грязным окопом, поспешно
вырытым в русской земле, а отнюдь не с уютной квартиркой на окраине
Дрездена. Да, все это обстояло именно так, но, пожалуй, в самом
главном обер-лейтенант Хельмут Дитц не решился бы признаться даже
самому себе: он больше НЕ ЧУВСТВОВАЛ себя героем и уже НЕ ВЕРИЛ в
священную миссию Германии на этих трижды проклятых бескрайних
русских полях.
