– Пошевеливайся, гусыня неповоротливая!
Сирра Гресильда пребольно ткнула меня зонтиком в спину.
Я тихо охнула. Тоненькое потрепанное пальтишко совсем не
защитило от этого тычка. От холодного ветра и моросящего дождя оно
тоже не защищало. Я продрогла до костей, но ни натянуть обратно
слетевший капюшон, ни даже посильнее запахнуть ворот не могла:
в каждой руке было по тяжеленной корзине.
Мы возвращались с рынка. Уже темнело, и на пустынной улице
загорались первые фонари, в окнах домов то там, то здесь вспыхивал
теплый желтый свет.
Я брела, не пытаясь обходить лужи. Сил не было, да и зачем? В
туфлях все равно уже хлюпало.
Задубевшие пальцы с трудом удерживали скользкие ручки корзин, от
тяжести покачивало. Холодные капли с намокших волос скатывались за
шиворот, текли по лицу, попадая в глаза, и я то и дело спотыкалась,
мечтая лишь об одном: чтобы все это поскорее закончилось.
Гресильда шла сзади под зонтом и не переставая ворчала:
– Скоро ночь наступит, а ты еле ползешь! Неужели так трудно
порасторопнее переставлять ноги?!
Очень хотелось ей напомнить, что мы давно были бы дома, если бы
она битых три часа не доводила торговок до полуобморочного
состояния, сражаясь за каждую медную монетку так, будто это было
все ее имущество.
Только я, конечно, ничего не сказала.
Спорить с Гресильдой – то же самое что плевать против ветра. Это
я давно усвоила.
Я жила в ее доме с тринадцати лет, с тех самых пор, как умерла
моя мама. Гресильда приходилась ей то ли двоюродной, то ли
троюродной сестрой. А мне – теткой.
Историю о том, как по доброте душевной приютила сиротку, она
повторяла по несколько раз в день. И не только мне – все соседки и
приятельницы Гресильды были вынуждены слушать длинные речи о ее
несомненном благородстве.
– Не могла же я позволить, чтобы бедняжка оказалась в
приюте! – всякий раз восклицала она, картинно закатывая глаза
и прижимая пухлые холеные ручки к груди.
О том, что уже на третий день моего пребывания в ее доме она
сунула мне в руки тряпку и велела «драить тут все – и чтоб ни
пылинки, ни пятнышка», тетка скромно умалчивала… Как и о том, что
через неделю уволила обеих служанок, а когда я немного подросла,
избавилась и от кухарки, взвалив на меня всю домашнюю работу.
Хорошо, хоть садовника оставила.
Впрочем, держать собственного садовника считалось очень
престижным. Вдобавок, своего Гресильда вырвала с боем у заклятых
подруг и выпускать из цепких лапок не собиралась.
