Туман висел над лесом густой, как
молоко. Вот только там, за спиной плясали оранжевые языки огня.
Горела — моя крепость, мой родной дом. Пламя пожирало всё с
каким-то особым наслаждением, и запах стоял такой, что голова
кружилась. Смесь гари, травы и крови. Чьей — неважно. Сегодня кровь
ничья и всех сразу.
Ноги вязли в земле. Лес будто сам
пытался меня остановить, ухватить за пятки. Но я шел. Не смотрел
назад. Назад вообще смотреть опасно, это я давно понял.
Прислонился к берёзе, руками
вцепился в шершавую кору, ноготь сломанный цеплялся. Где-то вдалеке
жужжит. Квадрокоптер, мать его! И он воет, чтоб все знали — охота
идёт.
Чую — дело пахнет жареным. Не наши
деревенские мусора приперлись — те бы сначала у Петровича в
магазине бухло затарили, потом три дня в кустах перегаром дышали,
пока за мной приползут. А эти… Чистые, как стеклышко, каски с
камерами, броники новые — видно сразу, столичные псы. Может даже
ЧВК. Значит, старый Гришка-сосед языком чесать начал. Вот же ж
судьба — старикашка двадцать лет картошку со мной сажал, а теперь,
глядишь, за пазухой камень держит.
Телефон в куртке вдруг ожил, как
гадюка под камнем. Этот китайский утюг я вообще только для дела
беру — холодный такой, чужой. СМСка: три слова жирным шрифтом,
будто приговор: «Сдавайся. Ты окружен».
Да вы что, ребятки? Серьёзно? Я же
сдался ещё, когда по той проклятой тропе под Кандагаром тащил Колю
на себе. Помню, как его китель весь в кровавой каше был, а изо рта
пузыри шли — смесь крови и пыли. Солнце такое бешеное, что глаза
плавились, а я всё брел и брел. Тогда и отдал всё — и совесть, и
страх, и ту последнюю каплю человеческого, что в груди теплилась. А
вы сейчас с вашими стволами и дронами думаете, что можете меня
взять? Смешные.
Рюкзак за спиной аж плечи режет — не
поймёшь, грехи тяжелые видать. Эти картинки из прошлого всё равно
лезут, как назойливые мухи: руки жены в моих волосах, её шёпот
сквозь слёзы: «Вань, давай уедем! У Люськи в общаге место есть, на
заводе токарем устроишься…». А я упёрся как баран: «Не могу я отчий
дом бросить!». Теперь нет ее уже лет десять как, и я один остался.
Ни тебе детей, ни собаки — одна боль в пояснице да дрожь в пальцах
по утрам.
Вдруг ветерок сменился — потянуло
сыростью с оврага. Листья зашептали по-другому, тревожно. И сквозь
этот шорох — чёткий, как удар ножом, голос: «Сектор Д!
Контакт!».
