Странная штука – память. Нередко губкой забвения она стирает целые годы, оставляя неизвестно зачем минуты во всех подробностях, в трещинах мелочей. И каждый раз, если приглядеться внимательно, за эти минуты прячется чувство: любовь или ненависть, боль или радость, неизъяснимая сладость творчества или парализующий сердце страх.
Перед отъездом он попросил Пальцева:
– Лень, тебе всё на свете известно. Выручай.
Пальцев не стал ломаться, принес какие-то листки пожухлые, точно они в земле лежали, уселся с профессорским видом и понёс белиберду:
– Об этих местах, – говорил он и щурился от удовольствия, – упомянуто в китайских летописях… четыре тысячи лет назад. И Геродот писал об аримаспах…
– Палец, кончай, – предупредил Мокашов, стараясь быть серьезным.
– Нет, послушай… Аримаспы живут в горах, воруют у гриппов золото, плавят руду в горшочках, поклоняются камням…
– Давай-ка сюда листки.
– Осторожней, – взмолился Пальцев. – Редкость библиографическая. Книга была ветхая: края пожелтевшие, хрупкие, точно обожженные листы.
– Ничего с твоей рухлядью не сделается. Сбережем её для потомства. Ответить не можешь по-человечески. Ты, говорят, там на практике был?
Обижался Пальцев, как правило, ненадолго. Может, поэтому в институте у него не было врагов.
– Значит так. Значит, эдак, – начал он без особого энтузиазма. – Нарисуем план для наглядности. Номер айн – драмтеатр, цвай – аэродром, речка, рынок, – Пальцев всё больше увлекался, – стадион, кинотеатр, тюрьма. Да, тюрьма. Она в самом центре и притом – ориентир отличный. Удивляешься? Это бывшее место ссылки. Места возможного поселения заштрихуем красным карандашом.
– Сразу места тебе не дадут, – чуть картавил Пальцев, – это я о жилплощади, а в общежитие не советую, принижает дух. Значит, так, первый район тяготеет к речке и рынку. Рынок тут превосходный, – заливался Пальцев. – За рынком тир и речка. Рыба в речке – непуганая. Вода кругами ходит. Утром посмотришь, на реке – сплошные круги.
