Читать Сталинград. Том седьмой. С чего начинается Родина - Андрей Воронов-Оренбургский

Как огненная джигитовка на лихом коне, как стремительный полёт орла над ущельем…Простучала, пронеслась крылатой тенью жизнь. На дворе, укутанный в голубые снега, стоял 1998 год.

Танкаев медленно брёл по любимой Москве, стоящей на семи холмах, такой разной, в которой, как винегрет смешались времена и архитектурные стили…Этот огромный город-колосс был и останется, как желание воплотить утопию. Москва уникальный город-герой, город-музей, город-Утопия. Москве без малого 900 лет и 500 лет она была столицей Третьего Рима, Великой Российской империи, Красной империи – СССР, и вот теперь…

Он шёл по Каланчовке, мимо высотки-гостиницы «Ленинградская», место в Москве одно из старейших, любимых, но теперь с чудным и враждебным названием «Хилтон». Увы, кощунственные гримасы нового лихолетья были повсюду, как рассыпанное, пестрючее конфетти.

Январская, вечерняя Каланчовка ещё хранила следы варварской драки красок Новогодней Москвы. Везде на лавках, под ногами валялся брошенный, затоптанный, никому теперь не нужный ёлочный лапник и прочий праздничный хлам; тут и там искрился застрявший в ветвях деревьев и проводах цветной серпантин, целлулоидный иней, зеркальные гирлянды, битый хрусталь, сгоревшие хлопушки-петарды; в сугробах торчали пустые бутылки из-под шампанского, водки, амаретто, вискаря, хрустящие упаковки баночного пива. Пёстрый сор гонимый белой позёмкой: фантики, блестючая рвань целлофановых пакетов из-под сухариков, орешков, фисташек, сдутые воздушные шарики «Happy new year», так похожие на использованные презервативы-предохранители от сифилиса, триппера и прочей заразы… Да, и собственно, они самые, как яркий штрих вседозволенности, торжества победы либеральной пошлости, демократии и секс-шопа.

…Он продолжал медленно брести по Каланчовке, которая прогоняла сквозь себя непрерывный шуршащий неоновый свет. Облизывала ему ноги, как ночной, светящийся планктоном, морской прибой. Старые хорошо знакомые величавые дома вокруг, казались непроницаемыми, без ворот, арок, подворий. Стояли, как стальные сейфы и каменные склепы, не пускали Танкаева в соседние улицы, знакомые переулки, выдавливали, вытесняли, будто хотели сбросить его на обочину, в шипящую плазму, под шипованные колёса летящих куда-то узкоглазых злобных машин. Любимый город, был чужой, не его, населён чужаками, с другими, враждебными лицами.