За окном серая и зябкая дымка рассвета таяла под солнечными
лучами, несущими сонному городу тепло и краски. К пению утренних
птиц постепенно примешивался многоголосый людской гул, монотонный,
лишь изредка прорезаемый возгласами приветствий и окликов. По окну
пронеслась тень сорвавшейся с крыши стайки голубей – пекарь высыпал
с подноса крошки. Цокот копыт по брусчатке оповестил о проезжающей
мимо почтовой карете, кучер протяжно зевнул и передернул плечами от
еще прохладного воздуха.
Мало того что парадная рубашка пахла дальним углом платяного
шкафа, так еще и рукава оказались не по размеру и упрямо не
показывались из-под манжет пиджака. Предстать в таком виде перед
уважаемыми людьми, конечно, неприлично. Кажется, последний раз он
надевал эту сорочку на вступительные экзамены. Пять лет назад
рубашка выглядела лучше, а он – хуже.
Теперь ее надевает не хлипкий школяр, а молодой мужчина, по
прежнему худой, но складный и с прямой осанкой. Уложенные к затылку
каштановые волосы вьются, словно корни бука. Вопреки моде,
бакенбарды и усы сбриты, однако желанная борода пока не
проявилась.
Сегодня предстоит доказать, что за университетские годы он
прибавил не только в росте, но и в знаниях. На этот счет Ноланд не
беспокоился – окажись на месте коротковатой рубашки его былое
мировоззрение, оно вовсе треснуло бы по швам. Университет и книги
отцовской библиотеки влили в него столько знаний, что экзамены он
всегда воспринимал не иначе как удачную возможность выговориться,
выплеснуть накопленную информацию и собственные размышления.
Однажды на одном из первых экзаменов преподаватель остановил его
на середине ответа и поставил максимальный балл, а Ноланд попросил
дать ему закончить – не зря же готовился! Кислая улыбка
преподавателя и ропот студентов обескуражили. Только потом он
осознал, насколько нелепа была просьба.
Лучше надеть на экзамен повседневную одежду, тогда ничто не
станет отвлекать и вызывать дискомфорт. Ноланд облачился в
коричневый твидовый костюм с простой белой рубашкой. Так он внешне
ничем не отличался от сотен других горожан, собравшихся в то утро
на службу или по делам. Что же касается внутреннего содержания –
мыслей и, особенно, мечтаний, – то вряд ли во всем Хельдене можно
было найти другого подобного юношу.
Наконец Ноланд взял бутылек из темного стекла и, пшикнув перед
собой, вошел в ароматное облачко. Любимый одеколон отца – "Вечный
странник": с бодрыми нотами гвоздики, бергамота, мускуса и с чем-то
более сладким, напоминающим цветущий луг летним полднем. "Добротный
баргенский парфюм, – говорил отец, – хотя луарские снобы считают
его банальным".
