Маленькая, карманная книжечка, в кожаном переплете, с золотым обрезом.
На первой странице тщательно и красиво выведено:
– Моя жизнь. Елизавета Арагвина-Номарская.
На второй странице написано:
«Я с детства была очень красива. Когда мне было 12 лет, я влюбилась в аптекарского помощника».
На третьей странице:
Панталон – 7.
Панталон-трико – 5.
Рубашек – 6.
Чулок шелковых -12 п.
Фильдекосовых – 8 п.
Сутьен-горж – 2.
Комбинезонов – 4.
Платков носовых – 7.
С кружевцами – 14.
Больше в книжечке ничего не написано.
Телеграмма:
«Предлагаю зиму восемьсот месяц два полубенефиса аванс пятьсот отвечайте немедленно дорожные высылаю. – Полтавский-Ретурнов».
На слоновой бумаге.
Напечатано золотыми буквами.
«Глубокоуважаемая
Елизавета Ивановна.
Богато одаренная артистка!
В знаменательный день Вашего бенефиса мы, посетители галереи, присоединяем наши молодые голоса к тому хору восторгов, который заслуженно снискали Вы в нашем городе. Вы ищущая Нора[2], Вы стонущая Чайка[3], Вы укором поднимающаяся Екатерина Ивановна[4], Вы нежная Офелия, Вы открыли нам глубины Ибсена, Чехова, Шекспира и Андреева. Вы купаетесь в лучах их творчества и зовете нас к борьбе и протесту. Вы указываете нам такие возможности и достижения, что аплодисменты невольно срываются с наших рук. Светите же долго-долго нам, Вы, чудная артистка, всегда чутко прислушивающаяся к голосу молодежи, посещающей галерею. Честь Вам и слава!»
Следуют подписи с росчерками.
Визитная карточка.
Нижняя часть с фамилией оторвана.
Остались только имя и отчество:
«Сергий Васильевич».
На обороте написано:
«М.г. г-жа Арагвина! Если когда-нибудь Вы найдете, что Вам 200 (двести) рублей явятся не лишними, пришлите через коридорного в той же гостинице в No 17 два слова: „Я дома“. Готовый к услугам поклонник Вашего сложения».
Открытка.
Написано печатными буквами:
«Арагвиной-Номарской. В театр. У нас зашел спор: сколько Вам лет? Мне говорят, что 55, а я утверждаю, что не больше пятидесяти. Разрешите: кто из нас прав?»
Открытка.
Нарисована свинья.
Написано измененным почерком:
«Ее высокородию г-же Арагвиной-Номарской. В театр, за кулисы. Чем морду мажешь, ведьма? Зубы-то любовнички выбили, что вставила? Патлы-то носишь фальшивые? Свои волосы хахали выдрали?»
Полулист из чьего-то письма:
«Я не понимаю, что ж тут обидного? Я сказал, что актрисы это женская холостежь. Что они смотрят на мужчин, как мы, мужчины, смотрим на женщин. В вас много мужского: вы сами о себе заботитесь, зарабатываете, делаете карьеру, самостоятельны. Вы женщины-мужчины. Все это выработало в вас мужские замашки. Вы меняете города. Ведь не монахинями же…»
