Огонёк масляной лампы дрожал от сквозняка, рисуя тенями от предметов жуткие узоры на посеревшей бревенчатой стене. Сама лампа нещадно чадила и едва освещала невысокую старую избу, рискуя в любое мгновение проиграть битву окружающему её мраку.
Невысокая сухая старуха, ворча на пасынка, жарила рыбью требуху, от которой комната успела пропахнуть противным запахом. За окном протяжно завыла собака.
– Клятая сука! Хватит скулить, пришибу! – крикнул Павел, ударив кулаком по столу. – Все вы, дармоедки, на шее моей сидите, да кровь всё пьёте! Ненавижу! И дождь этот, будь он неладен. Ненавижу! Ненавижу!
Павел замолчал и продолжил ужин, шкрябая со злостью ложкой по дну деревянной миски. С каждым днём щи становились всё жиже, а когда последний раз в них было мясо он уже и не помнил. Голод.
Ливень, не смолкая, тарабанил уже четвёртый день. Размыв все дороги, и превратив свежевспаханные поля в чавкающие болота. Недавно посаженные семена уже, однозначно, сгнили, не успев прорасти, а значит, что и в этом году с урожаем будет беда.
Павлу казалось, что сам бог проклял это место, насылая новый потоп. Что уж говорить, если даже батюшка, не выдержав службы в этой дыре, повесился на колокольне с неделю назад, а нового не стоит ждать ещё недели полторы, до тех пор, как стихия не успокоится и просохнут дороги.
Цап.
Худая крыша сдалась беспрерывному напору дождя, и первая капля упала на пустую чугунную сковородку, звонким эхом разорвав тишину.
Цап. Цап. Цап.
– Говорила ж я тебе – дурню, ещё той весной, что крышу латать надо, экий ты…
– Заткнись, дура! – сорвался Павел.
Деревянная ложка с треском разлетелась. Старуха рухнула на пол. Из правого виска пульсируя полилась кровь. Лицо, с растрёпанными седыми волосами, оскаленном ртом, с пеньками сгнивших зубов, и широко распахнутыми глазами не мигая уставилось на Павла.
Цап. Цап.
В печи с омерзительным треском щёлкнуло прогоревшее полено.
Павел сплюнул.
Цап. Цап. Цап.
Клятый ливень стоял непроходимой стеной, не позволяя увидеть ничего дальше вытянутой вперёд руки. Спустя всего пару шагов, одежда Павла промокла насквозь, а мерзко хлюпавшая жижа под ногами, некогда бывшей дорогой, стягивала шаги и липла к ногам, уже засосав в себя левый галош крестьянина.
От охватившей паники и суматошного бега, Павел начал задыхаться. Ещё чуть-чуть. Ещё немного. Ещё …
