О боли расставания можно говорить много, или не говорить ничего. Впадать из одной крайности в другую, искренне проживать каждую слезинку и каждый упрёк, брошенный как граната в самого злейшего врага
Разлетающимися осколками ранит так больно, что ты истекаешь печалью и разочарованием ещё долгие месяцы, а может и годы.
Оставляешь его пепельницу, полную нервных окурков, которые он тушил о твоё любимое блюдце, той чайной пары, которую купил для тебя в комиссионном, но не выбрасываешь. Она стоит на балконе, копит холод, просачивающийся сквозь щели в стыках бетонных плит, халтурно построенной панельки. Балкон стал запретной территорией. Выходить туда было страшно, а затем холодно.
Страшно от того, что каждое воспоминание приходится убивать вручную. Выборочно или разом всё, зависит от того, насколько боль разъела основу твоего существования. Вот он стоит у окна, и щурится на давно проснувшееся солнце. Глубоко затягивается своими шоколадными сигаретами, выпускает дым на волю с четырнадцатого этажа, а ты стоишь за его спиной и вдыхаешь запах кожи между лопаток, забираешься ему под резинку шорт и впиваешься ногтями в зад. Он делает вид, что не любит такое и обнимает сзади, когда ты стоишь у плиты и варишь кофе в медной турке на двоих.
Казалось, что весна и лето будут бесконечным и такая жизнь будет всегда. Прогулки по ночному Питеру, ветер в волосах, посиделки на нагретых камнях у залива, миллион фотографий заката и айс американо с апельсиновым соком в сквере у Исакия.
Каждое воспоминание – маленький кирпичик общего будущего, которого хотелось обоим. Ты бережно возводишь стены вашей крепости, но даже самая крепкая стена шатается под достаточно сильным ветром. Каждая из бесчисленных поездок на метро, когда он крепко держал тебя за руку у края платформы, а на эскалаторе обязательно становился позади, касаясь плеч, вдыхая запах твоих волос, и защищая от бегущих, вечно спешащих пассажиров.
