Когда появлялась Нора Брониславовна в очках, мрачная и с толстой папкой документов, – в редакции все замолкали, лишь выглядывали из-за новеньких мониторов и перешёптывались, яростно прихлёбывая остывающий кофе. От Норы Брониславовны исходила какая-то опасность. Замдиректора по общехозяйственным вопросам сказал про неё:
– Бывают такие гадины – сожрёт, не подавится. За пустяшную бумаженцию, несданную в срок, шипят, что те кобры. Не отдел, а серпентарий. Держитесь подальше от финансисток, голубчики…
С большой красной кружкой и несуразным пакетом Нора Брониславовна заходила в комнату приёма пищи, игнорируя присутствующих. Вынув обеденный коррекс, подходила к микроволновке и буквально швыряла его внутрь, забыв прикрыть пластиковой крышкой. Захлопнув дверцу, давила с неким остервенением на кнопки, отчего те жалобно пищали. Привычным движением приглаживала тёмные локоны, выбившиеся из туго закрученной дули, и касалась едва заметного рубца на лбу. Когда в комнате приёма пищи бывали только женщины, она закатывала рукава, и тогда можно было увидеть на предплечье шрам от ожога. Затем с шумом выдвигала из-под стола табурет, ставила без зазрения совести ногу на сидение из дорогой экокожи и подтягивала чулок, открывая на всеобщее обозрение ляжку со страшной рваной отметиной. Тело у неё было полноватое, а кожа не знала лучей солярия.
Все эти подробности не раз обсуждались женщинами, населявшими головной офис редакции, что расположился недалеко от Плотинки. Менеджер по рекламе Ниночка Деева терпеть не могла Нору Брониславовну и называла её не иначе как «кринжа». Елена Семёновна, юрист с прокуренным голосом, вечно сидящая на диете, чувствовала климактерические приливы при виде Норы Брониславовны. Третья женщина, Тата Киселёва, или, как все её звали, Таточка – зампом главреда, а в просторечье секретарша, – уходила из комнаты, заслышав шаги Норы Брониславовны, бросала включённую микроволновку с разогревающейся кашкой… И хорошо, что эти трое тимились – иначе бы оставаться Татке вечно голодной.
Разогрев обед и заварив чёрный кофе, непременно половину своей большой кружки, Нора Брониславовна пронизывала троицу тяжёлым «диким» взглядом и уходила к себе в кабинет в конце коридора. Почему она не ела в комнате приёма пищи вместе со всеми – в офисе не понимали. Заведующий типографией Лев Мирославович Майский, высокий и статный мужчина, похожий на звезду экрана, уверял, что Нора Брониславовна доливает в кофе выдержанный армянский коньяк до самого верха кружки и выпивает залпом. Всё могло статься. А, быть может, от изрядного человеконенавистничества она питалась исключительно у себя в кабинете, покуда распоряжением начальника административно-хозяйственного отдела это не было запрещено. Завхоз Витиеватов, пригрозив Норе Брониславовне переселением в общую бухгалтерию, если ещё раз повторится это «запашистое безобразие», едва не был убит: она швырнула в него тяжеленным регистратором, – хорошо, что он увернулся, – да отчитала так, что Витиеватов вспомнил и кузькину мать, и рака на горе, и все документы за истекший квартал. Конечно, бумаги из регистратора рассыпались, и завхозу пришлось их собирать.
