Игорь смотрел на проплывающую в иллюминаторе Землю, жадно глотая глазами её прозрачную лёгкую синеву и пытаясь хоть на секунду затопить ею тянущее чувство обречённости, медленно выжигавшее его изнутри. Ещё никогда за всё время полёта ему не хотелось вернуться домой настолько сильно. Нырнуть в это сине-белое небо и оказаться в своей небольшой, но уютной трёшке в Царицыно, как можно дальше от этого тесного металлического гроба, повисшего в пустом безжизненном пространстве, без тепла и воздуха. В месте, где человеку не было места.
Вид Земли из космоса, когда-то захватывающий, сейчас не приносил ничего, кроме ощущения безысходности, и очень скоро Игорь пожалел, что смотрел в иллюминатор так долго. Угол освещения изменился, и на солнечной батарее появилась чёткая контрастная тень Эльзы. Почти неподвижная, как чёрный трафаретный рисунок, она лежала нелепой татуировкой на стеклянных панелях солнечной батареи. Игорь нервно сглотнул. Со своего ракурса он не мог видеть саму Эльзу, но благодаря её тени он легко мог представить её тело, укутанное в бесполезный скафандр, всё ещё болтавшееся на страховочном тросе, как тряпичная кукла.
Игоря мучала жажда, но тот грамм воды, что всё ещё оставался в тюбике, был у него последним, и он берёг его на случай, когда уже совершенно не сможет терпеть.
Первый удар в железную дверь больно кольнул его в грудь и звенящим эхом отозвался в висках. Игорь вздрогнул. Он слушал этот стук уже три часа, и, хотя паузы между сериями ударов были небольшими, он вздрагивал почти каждый раз, когда стук начинался снова. Игорь понимал, что каждый такой удар расшатывает дверные болты, приближая момент его смерти, и слушать этот ритмичный равномерный звук было страшно. Но ещё страшнее было слушать тишину, тяжёлую и обволакивающую, заполнявшую эти паузы. Страшна она была не только тем, что всегда заканчивалась, и Игорь ждал её завершения, как человек с больным зубом ждёт нового приступа изматывающей боли. Гораздо страшнее было то, что заканчивалась эта пауза не обязательно стуком. Иногда вместо него слышался высокий плачущий голос, с трудом пробивавшийся через толстую металлическую дверь.
– Игорь, ну открой. Открой, пожалуйста.
Открыть, чтобы что? В этом отсеке не могло быть ничего для неё интересного. Кроме, разве что, самого Игоря. Восьмидесяти шести килограммов живой плоти. Пока ещё живой. И она просила его открыть дверь. Жалобно и искренне, словно не знала, что за этим последует. Или как будто этого не знал сам Игорь. И когда он слышал эти молящие нотки, они пронзали его вены холодными жгучими иглами, пугая его даже сильнее приближающейся смерти.
