Мелкий весенний дождь противно моросил, делая и так не очень приятный вечер, сырым, серым и мерзким. Капли, словно россыпь бисера устилали стекла машины, заставляя то и дело, работать дворники.
Я разговаривал по телефону с Колесниковым, одновременно просматривая со второго телефона сброшенные на почту документы, когда заметил, что Мирон, сидящий за рулем, напряженно стал поглядывать в зеркала.
– Что? – бросил ему, прикрывая на мгновение динамик телефона.
– Слева. Темный жигуленок, без номеров. Тащится на хвосте от Ленина. Подбираются все ближе.
Не успел сказать ему, чтоб набрал сбшникам, как по машине прошлась очередь выстрелов.
– Ложись, – рыкнул, пригибая голову, матерясь сквозь зубы. Мирон резко ударил по тормозам.
Это в киношных боевиках, машина под обстрелом несется на всех порах, петляя среди плотного трафика машин, в реальности все наоборот, ты просто боишься получить пулю в лоб.
Выстрелы закончились, под сигналы других машин раздался визг шины об асфальт, смешанный с шумом движка отечественного автопрома, и я, наконец, выпрямил спину, бросив в трубку все еще висящему на связи Кириллу, что перезвоню позже. Мирон, матерясь, уже разговаривал с сбшниками, а я вышел из тачки, вытаскивая из пачки сигарету. Стреляли по колесам суки, попугать решили, продавить. Твари наивные.
– Арай Аланович, там менты подгребли.
– На хрен шли их. Скажи все нормально, – Мира кивнул и отошел, решать со служителями закона, пока я набирал Тимофею, чтоб пригнал тачку за мной.
– Арай Аланович, они Ярмоловские. Уже своим отбили, через минут пятнадцать подгребут.
– Да, сука, что за день-то сегодня такой!
Полтора часа тусовались с ментами, любит меня Ярмолов, жить без меня солнышко не может, даже тут свой нос засунул. И не смущает товарища капитана, что я тут пострадавшая сторона.
Когда добрался до Сахарова, готов был уже убивать. Что теперь из-за этой гниды Павлова с охраной везде таскаться? Закопаю суку.
Бросил девочкам, чтоб принесли что-нибудь пожрать, и прошел в кабинет, где меня уже ждали Довлатов и Колесников
***
– Папа, пожалуйста, – взмолилась, не в силах наблюдать его в таком состоянии, боль от происходящего отчаянно драла грудь, но отец, будто не слышал моих слов, смотрел на меня как на чужого человека, испуганным, полным паники взглядом. И боль в груди становилась сильней.
