Все пацаны нашего дома рано или поздно начинали бить своих отцов. Получив изрядную долю пьяных кулаков и ремней в детские годы, на пороге отрочества они чувствовали в себе силы на ответные действия. Робко поначалу, боязливо, они осваивали нехитрые премудрости мордобоя. Первый опыт никогда не оказывался последним: протрезвевший папашка вспоминал о нанесённой ему обиде и кулаками восстанавливал пошатнувшийся авторитет. Чтобы в следующую пьянку получить от сына ответные удары, более отчаянные, чем предыдущие. Трезвых отцов били редко: они могли ответить как следует, а кроме всего прочего в душе начинали шевелиться коварные идеалы гуманизма – всё ж таки он твой отец, всё ж таки надо уважать его. Уважение длилось лишь до первой опохмелки – покрытый отборным отцовским матом сын не выдерживал и лупил родителя по морде. Матери визжали и пытались оттащить детей. Но не особо усердствовали – они понимали, что отцы заслуживали этого.
Единственным, кто не бил отца, был я. По той простой причине, что отца у меня не было. Мы жили вдвоём с матерью. Счастливым ребёнком я себя не считал, потому что мать моя воплощала в себе и отсутствующую мужскую половину – лупила меня дай бог, и матери я конечно же не отвечал. Но лет в четырнадцать перестала – потому что не могла больше со мной справиться. Пацаны завидовали мне:
– Тебе, Колян, лафа. Тишина, покой. С отцом возиться не надо.
– Да где лафа? – возражал я. – Мне и мать нервов портит достаточно.
– Ну, мать – это не то. Она пожалеет хоть. А вот отец…
Я молча им сочувствовал, но в глубине души завидовал безмерно – мне тоже хотелось избить своего отца до полусмерти. Увы, этой радости я был лишён.
Был ещё один парень, который разделял мои проблемы, – мой лучший друг Валерка. Он понимал меня, потому что тоже почти не бил своего отца. Ситуация была иная – отец у него имелся, но бить его он не мог по причине огромного телосложения своего батяни. Отец его, Серёга Мухин, был мужиком двухметрового роста и весил не меньше центнера, а то и больше. Ширина его плеч составляла, как минимум, полтора метра, кулачищи походили на гири, а коротко стриженая голова с щёлочками глаз внушала искренний трепет. Серёгу Мухина боялись все. Стул, пятидесятилетний алкаш-острослов из третьего подъезда, придумал ему ёмкое и очень точно отражающее его сущность погоняло – Оплот апартеида.
