Нужно было раздеться. Совсем. Аня, дрожа, стянула с себя казенную ночнушку, сложила ее аккуратным квадратиком и прижала к груди. Сказали лечь на стол и накрыться простыней. Потом пришел врач, усталым голосом перечислил все, что будет с ней делать. Аня не слушала. Она уже выучила по маминому акушерскому справочнику, который мама то ли забыла, то ли специально оставила на пузатом кабинетном столе. Сделали укол. Десять, девять, восемь…
Мамино лицо очень близко. Морщинистое и уставшее. Мама плачет и что-то сбивчиво объясняет. Аня ничего не может разобрать. Мамочка, ты здесь, ты простила меня. Но мама тоже не слышит ее. Аня пытается сжать мамину руку, ничего не выходит, рука не слушается. Какая-то пелена, мамины очертания ускользают.
Рука падает с одеяла и касается холодного металла каталки, грохочущей по неровному полу. Аня очнулась и тут же закрыла глаза, пытаясь вернуться в забытье. Наркоз перестал действовать, звуки резали слух, свет – глаза, воздух – ноздри. В палате ждала Галина.
– Ну все, все, – зашептала она, укутывая Аню.
Аня отвернулась и уставилась в облупившуюся зеленую стену. Все. Все. Не вернуть, не исправить, не переделать. Вспомнились горячие пальцы, сжимающие сосок. Тут же подкатила тошнота, внизу живота потянуло, и что-то горячее толкнулось и потекло по ноге. По простыне расплывалась кровавая клякса. Аня зажала рукой рот, пытаясь сдержать рыдания. Но они сочились сквозь пальцы. Не первой свежести женщина на соседней койке со смешком пробасила:
– Че, первый раз?
Галина цыкнула на нее и убежала за врачом.
– Надо было и меня тоже выскоблить, кюреточкой, чтобы, – захлебывалась Аня. – Пусть бы она сама меня, – хотелось разодрать там, где кровило. От крика засаднило горло. Вдруг чья-то рука развернула ее. Щеку обожгло.
– Ишь, страдалица выискалась. Будешь орать, еще не так вломлю, – цедила сквозь зубы соседка, – трахаться-то поди было сладенько, малолетка?
Аня затихла. Прибежала Галина с каталкой и врачом. Ее снова куда-то повезли по полутемному коридору, в дальнем конце которого мигала лампочка.
