Могут подумать, что я поступаю очень смело, приписывая смерть моего бедного друга, Джона Баррингтона Каульза, какому-то сверхъестественному влиянию. Я знаю, что при теперешнем состоянии общественного мнения необходимо представить события в самой строгой их последовательности, чтобы показать возможность такого заключения.
Поэтому я буду как можно более кратко и проще излагать обстоятельства, предшествовавшие этому печальному событию, чтобы вы могли сделать свои собственные выводы. Может быть, среди вас найдется кто-нибудь, кто прольет свет на то, что неясно для меня.
Я познакомился с Баррингтоном Каульзом, когда поступил в Эдинбургский университет, чтобы изучать медицину. У моей хозяйки на Нортумберлендской улице была большая квартира, и она, будучи бездетной вдовой, добывала себе средства к существованию, сдавая комнаты нескольким студентам. Комната Баррингтона Каульза была в одном этаже со мной, и когда мы познакомились получше, то проводили время вместе, сидя в маленькой гостиной, служившей также и столовой. Таким образом между нами завязалась дружба, не омраченная ни малейшим разногласием до самого дня его смерти.
Отец Каульза был полковник и много лет уже жил в Индии. Он обеспечивал своему сыну прекрасное содержание, но редко выказывал какой-либо другой признак отеческой привязанности. Писал он редко и кратко. Моего товарища, родившегося в Индии и одаренного пылкой южной натурой, очень огорчала такая небрежность. Мать его умерла и у него не было никого, кто мог бы заполнить то, чего ему недоставало. Таким образом, мало-помалу, вся его привязанность сосредоточилась на мне, и он был так со мной откровенен, как редко бывает между людьми. Даже когда им овладела более сильная и глубокая страсть, она не могла разрушить нашей прежней привязанности.
Каульз был высокий, стройный молодой человек с оливковым лицом Веласкесовского типа и темными, ласковыми глазами. Я не встречал человека более способного возбудить женское любопытство или овладеть воображением женщины. Выражение его лица было обыкновенно мечтательное и даже томное; но если какой-либо вопрос в разговоре его заинтересовывал, оно сразу же становилось необыкновенно оживленным. В таких случаях на щеках его появлялся румянец, глаза блестели, и он говорил с таким красноречием, что увлекал всех своих слушателей.
