«В этом мире очень трудно понять, чему можно верить».
У. Сомерсет Моэм
Утром в редакции разговаривать с кем-либо из сотрудников можно было, только пшикнув тому в лицо спреем с успокоительным. Перед собранием царила атмосфера привычного хаоса, бесконечных звонков и судорожного шелеста листов свежеотпечатанного номера First. Седьмого числа каждого месяца приходили итоговые рейтинги за прошлый месяц и первичные сводки за первую неделю продаж. Этакое пограничное время, когда накосячевшие журналюги могли надышаться перед казнью. Поэтому колумнисты выглядели нервно и срывались на ни в чем не повинных стажерах, которых здесь было немало. Ведь наш журнал считался по-настоящему первым. Вот и набирали способный молодняк, который еще долго будет биться об стену, выстроенную старшими коллегами по цеху.
К возбужденной обстановке замешивался приевшийся бодрящий запах крепкого кофе и типографской краски. Подозреваю, будь на все наша воля, то по центру опенспейса поставили бы фонтан с черным напитком, чтобы кто-то в раше мог купнуться и привести себя в чувства, ну или кого-то за не слишком удачный материал могли мокнуть туда головой. Вполне в духе нашего «капитана». Так, мы именовали Ричарда Уэйда главного редактора журнала First, который с минуту на минуту должен был войти в офис и раздать нам оплеух. Бывший вояка тоже имел журналистское прошлое, но во второй половине жизни переметнулся на сторону бизнеса и денег. А там совсем другие правила. Здесь побеждают цифры и неважно, насколько ты талантлив. Ты можешь писать хоть о золотых рыбках, но если по статистике соберешь более высокий рейтинг, чем твой коллега, пишущий на тему глобализации мировых процессов, то ты в дамках. Печально, но это правда.
Я щелкнула ручкой и тяжело вздохнула, прочитав заголовок своей статьи в разделе светских хроник: «Жозель Мариньон в постеле Мариотт». Под текстом пестрело выразительное фото сексуальной девушки и ее скандального любовника – французского бизнесмена, Винсента Этеля, чьи акции взлетели на прошлой неделе на десять позиций вверх. Что ж, возможно, удачное вложение своей молодости и красоты, леди Мариньон. Хотя разница в тридцать лет смущала не только меня.
Я встряхнула журнал и откинула его на столешницу. Нет, с этим надо что-то делать. Не ради этого я училась пять лет и еще столько же работала в «полях», чтобы писать про личную жизнь очередной певички, которая не вышла ни голосом, ни разумом, к сожалению.
