Моей любимой сестре Лидии, в память о наших похождениях, посвящаю…
Но однажды журавль, ниже всех пролетая,
Мне сказал, помахав беспечальным крылом,
Что у них на земле два единственных края
И что каждый их ждёт, как родительский дом.
(Людмила Татьяничева)
Бабье лето в этом году выдалось просто роскошным. Не скромной уютной женщиной в годах, с сединой в толстых косах, повязанной платочком, пришло оно в наши края, а настоящей шикарной барыней-сударыней, купчихой, можно сказать, в самом соку. С румянцем во всю щеку из осенних яблок, с глубокой синевой глаз неба, отраженного в неспешном течении великой Реки, с пестротой наряда, разукрашенного ярко-алыми кострами осин и солнечной желтизной разлапистых листьев клена, с драгоценными ожерельями спелых ярко-оранжевых гроздьев рябин. Не по-осеннему теплый ветерок едва-едва шевелил листья в кронах старых лип на аллее парка, расположенного на самой круче над рекой. Изредка несколько листочков отрывались от материнской ветки, словно спешили отправиться в дальний путь за журавлиными клиньями на далекий и неведомый им юг. Они медленно скользили в воздухе, порхая, словно поздние бабочки, переливаясь в солнечных лучах драгоценной желтизной золота. Воздух был прозрачен и чист. Тонкие нити паутинок, сорванных легкими порывами ветерка, искрились и сверкали в воздухе, будто драгоценные серебряные нити.
Пожилой мужчина импозантного, можно сказать, величественного вида, с седой шевелюрой, зачесанной назад, опираясь на трость из черного дерева с замысловатой резьбой и диковинным крупным набалдашником из слоновой кости в виде головы орла, сидел на одной из скамеек аллеи и внимательно наблюдал за падением желтых листьев, словно ничего важнее этого дела для него в мире больше и не существовало. Одет он был в строгий темно-синий костюм в тонкую серую полоску и снежно-белую рубаху с галстуком-бабочкой. Его чуть полные по-женски губы были сурово сжаты, а прозрачные, какого-то водянистого цвета, словно выцветшие от времени, глаза смотрели с легким прищуром на падающие листья, словно он пытался остановить их падение этим взглядом, чтобы, не больше-не меньше, понять саму суть мироздания. Тонкий аристократический нос и несколько тяжеловатый подбородок говорили об упрямом характере, несклонном к компромиссу. Щеки его были гладко выбриты, что говорило о его похвальной привычке тщательно следить за собой. Глубокие складки у губ и двойная морщина между бровей тоже свидетельствовали о его прожитых и не всегда легких годах. Но осанка и посадка головы говорили о его постоянном самоконтроле и дисциплине. Весь его вид обличал в нем человека властного, привыкшего повелевать и командовать. И, судя по его упрямо сжатому рту, становилось понятно, что ему редко приходилось повторять свои распоряжения дважды.
