ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ ШЕПОТОМ
Священник задремал в исповедальне. В последнее время это случалось все чаще и чаще. Сказывались возраст, запах церковных благовоний, жаркий день и прохлада, притаившаяся за толстыми каменными стенами. Деревянная исповедальня, украшенная дубовыми резными панелями, появилась в церкви почти десять лет назад, но старик никак не мог привыкнуть к этому новшеству, ерзал на лавке, сминая облачение и задевая локтями стены, когда исповедуемый произносил: «Господи, помилуй меня, грешного», от чего весь конфессионал сотрясался и скрипел.
Звук заставил старого священника очнуться. Кто-то тронул тяжелую входную дверь, и она заскрежетала хотя ризничий недавно смазывал петли тележной смазкой. Старик прислушался. Он давно научился различать людей по походке. От дверей до исповедальни было тридцать два его стариковских шага, и этого хватало, чтобы понять, кто вскоре опустится на колени перед резной перегородкой.
Это были не торопливые шаги молодой девушки, решившейся исповедоваться в первом серьезном грехе, не уверенная поступь дородной матроны, исполняющей таинство как всякую прочую домашнюю работу, не шарканье ног находящегося на пороге вечности старика, собирающегося получить посмертноепрощение запоздалым раскаянием, не легкая походка юноши, которого в церковь привели родители, и которому нет дела ни до бога, ни до дьявола. К исповедальне шел зрелый муж, не крестьянин, робеющий перед статуями и иконами, не ремесленник, смиряющий гордыню и замедляющий шаг, а человек из благородных.
Шаги приближались. Вошедший снял шпоры, но по шагам было понятно, что он много времени привык проводить в седле. Старик затаил дыхание. На резную перегородку упала тень, а потом стекла вниз, когда человек опустился на колени. Священник молчал.
– Слава Иисусу Христу, – сказал человек снаружи.
Его лытынь была почти безупречной, но с трудно определяемым акцентом. Человек говорил очень тихо, почти шептал, так что священник явно различил только первое слово, а остальные дорисовало тренированное тысячами таинств воображение.
– Во веки веков, аминь, – сказал старик.
Он шевельнул рукой, изображая крестное знамение.
– Я не исповедовался почти двадцать лет, – прошептал человек и замолчал.
Старый священник за всю свою жизнь видел и слышал слишком многое, чтобы удивляться тому, что достаточно поживший мужчина так давно не был на исповеди. Впрочем, и большой радости от того, что еще одна заблудшая душа решила обратиться к богу, старик не испытывал. За годы служения в этом разоренном многочисленными войнами краю бог как-то отдалился от обихода, стерся, подобно старой монете, и почти ничем хорошим себя не проявлял. Большее значение в жизни старика имели более простые, чем всевышний, вещи – пища, вода, теплая одежда, очаг. Иногда старик ловил себя на мысли, а не впал ли он в язычество, когда зимним вечером протягивал озябшие руки к пылающему огню, потому что не обнаруживал внутри себя никакой благодарности всемогущему, а только желание бесконечно смотреть на пляшущие по углям огненные язычки.
