Первое мая сорок пятого. Берлин. Город-призрак, город-рана. Я веду нашу полуторку сквозь каменное крошево улиц, и каждый поворот руля отдаётся болью в голове – проклятая контузия под Кюстрином до сих пор не даёт забыть о себе. В ушах звенит, словно где-то рядом бьют в колокол, а перед глазами иногда плывут мутные пятна, заставляя моргать чаще, чтобы вернуть чёткость зрению. Справа Ванька Петров, мой земляк дремлет, привалившись к дверце. Лицо осунувшееся, с тенями под глазами, но по-детски безмятежное во сне. Щетина на впалых щеках, потрескавшиеся губы, выцветшая от солнца и дождей пилотка, сбившаяся набок. А ведь ему всего двадцать.
Грузовик подпрыгивает на очередной воронке, колёса скрежещут по обломкам кирпича, и Ванька вздрагивает, хватается за винтовку с отполированным от частого использования прикладом. Пальцы его, в ссадинах и мозолях, белеют от напряжения. Глаза распахиваются, мутные спросонья, но тут же наполняются настороженностью – привычка, выработанная годами постоянной опасности.
– Спи, – говорю ему, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – До позиций ещё километра два.
Он трёт глаза кулаком, как делал и я в детстве, когда мать будила в школу. Этот жест, такой домашний, такой мирный, кажется здесь чужеродным, как полевой цветок на бетонной плите.
– Борь, а правда, что скоро конец? Что Гитлер того… капут? – в его голосе надежда смешивается с недоверием.
Он достаёт помятую пачку из-под трофейных сигарет, вытряхивает последнюю щепотку махорки на обрывок газеты. Бумага липнет к пальцам – руки чёрные от машинного масла и пороховой гари, въевшейся так глубоко, что кажется, она уже в крови. Сворачивает самокрутку привычными движениями, прикуривая от уголька в самодельной зажигалке из гильзы немецкого патрона. Огонёк на мгновение освещает его руки.
– Кто ж его знает, – отвечаю я. – Может, завтра, может, послезавтра. Но скоро, это точно. Наши уже у Рейхстага.
Он протягивает мне самокрутку, и я жадно затягиваюсь. Дым наполняет лёгкие, горький, терпкий. Как эти четыре года. Как вся моя жизнь с сорок третьего, когда я впервые увидел смерть так близко, что она дышала мне в затылок. Выдыхаю сизую струю, и она растворяется в воздухе, пропитанном запахом гари, пыли и страха.
Впереди – баррикада из перевёрнутых трамваев, похожих на огромных мёртвых насекомых. Обгоревшие остовы автомобилей, мешки с песком, колючая проволока, перекрученная, как спутанные волосы. Притормаживаю, вглядываясь в эту мешанину металла и камня, пытаясь найти проезд.
