Она сидела у распахнутого окна, оперевшись спиной о раму, и писала о любви. Писала, есесно, на печатной машинке. А как иначе? Клацать по старым, потертым временем и фантазией автора клавишам куда поэтичнее, чем кликать буквы на компьютере или экране смартфона, не так ли? Сразу настраиваешься на какой-то невероятно романтичный лад. Чувствуете? Клац – и тонкий металлический рычаг хлестко ударяет по пропитанной чернилами ленте, оставляя отпечаток литеры на серой шелестящей бумаге. А уж когда слышишь эти ритмичные удары один за другим без остановки, сразу понимаешь, рождается шедевр. Не бульварный романчик из-под пера бездарного графомана, а что-то серьезное… Ну не пишут потому что на печатных машинках дешевые пошлости в духе тв-сериалов. Так ведь? Ладно, ладно, это все клише похуже дешевых бульварных романов. Но я художник, я так вижу. Пусть будет печатная машинка.
Конечно, у нее были светлые волосы (у девушки, не у машинки) беспорядочно собранные в пучок простым карандашом. Обязательно не новым, деревянным, потертым, обгрызенным в минуты раздумий, с почти исписанным грифелем. И, да! Непременно без ластика на конце. Ну, потому что простота должна быть, чтобы выгодно оттенять глубину сюжетной линии. Лишние декорации тут ни к чему: будут только распылять внимание.
Сидела она, конечно, на широком, само собой, питерском подоконнике, толсто и некрасиво покрытом белой эмалированной краской поверх десятков таких же толстых, грубо облупившихся в прошлой жизни слоев. И если хорошенько присмотреться, можно увидеть, как уродливые узоры сколов, подтеков, трещин и неровностей образуют подобие контурной карты с отметками человеческих судеб. О них она и писала.
Вот след от топора. Ревнивого. Остервенелого. Громкого. Вот тихие следы от сигарет, небрежно потушенных в моменты сладкой истомы. Вот глубокие ссадины, оставленные нервной женской рукой в минуту отчаяния. Вот пулевое… Уверенное и твердое…
Эти раны жадно впились, вгрызлись, въелись в неровную поверхность старого питерского подоконника, который вот уже какое десятилетие подряд становится невольным свидетелем человеческих страстей, любви, предательства и веры.
Еве 20. Год выдался премьерным. Первый переезд. Первая любовь. Первый секс. Первый венеролог…
Первый, потому что после нескольких лет безуспешных попыток вылечиться от «стыдных болезней», она пойдет к другому… И там продолжит бегать по замкнутому кругу, глотая по 3 раза в день двухнедельными курсами метронидазол. От него тошнит, а во рту – сухость и металлический привкус. Потом 21 день антибиотиков – таков жизненный цикл хламидий. Более короткий курс их не убьет, а лишь приглушит на время, дав возможность приспособиться к будущим фарм-атакам. Потом – контрольные мазки, трехкратно, чтобы убедиться в полном излечении. Каждый раз – изнурительное недельное ожидание результатов… Передых, надежда, что на этот раз точно все будет чисто. И… новый забег. Прямо на финишной прямой.
