Глава 1: Тот, кто пишет в темноте
Июль 1951 года. Лондон тонул в нескончаемом дожде. Пятые сутки подряд ветер срывал с облупленных стен афиши, гнул старые чугунные фонари, и казалось, будто сам город пытался стереть с себя последние следы человеческого присутствия. Серое небо гремело глухо и лениво, как отдалённое рычание огромного, невидимого зверя. Улицы блестели, как чёрные зеркала, в которых отражались искривлённые силуэты редких прохожих – мрачных теней, спешащих укрыться от чужого взгляда и от самого Лондона.
В крохотной комнате, где пахло табаком, чернилами и холодным кофе, Ричард Холлоуэй выглядел как человек, застрявший где-то между двумя мирами – между плотью и мыслью, между явью и сном.
Ему было чуть за тридцать пять, но годы одиночества и бессонных ночей наложили на него свой отпечаток. Высокий, но чуть сутулый, он двигался с ленивой осторожностью человека, давно потерявшего связь с нормальным ритмом жизни. Казалось, он берёг себя от самого пространства – чтобы оно не ранило его лишний раз.
На нём висел поношенный тёмно-серый халат, мягкий и выцветший от времени, с зацепками на рукавах. Халат был его второй кожей – тёплой бронёй против ледяного равнодушия внешнего мира. Под ним – мятая рубашка и свободные брюки, давно потерявшие форму, но ставшие для него удобной униформой писателя-отшельника.
На носу – круглые очки с тонкой металлической оправой, слегка сползающие на переносицу. Одно стекло было чуть поцарапано, и из-за этого его взгляд казался ещё более расфокусированным – как у человека, который видит не столько внешний мир, сколько внутренние образы. Когда он смотрел поверх очков, его глаза – серо-голубые, холодные, как пасмурное утро над Лондоном – вдруг оживали короткими вспышками страсти или боли.
Его волосы были тёмно-русые, неопрятно взъерошенные, с первыми седеющими прядями у висков. Щетина грубая, трёхдневная, тёмная – не из-за стиля, а из-за равнодушия к своему отражению в зеркале. Его руки – длинные, с чернильными пятнами на костяшках, с обкусанными ногтями – дрожали от напряжения, когда он касался бумаги или – как теперь – смотрел на Эйдос.
Он пах табаком, дешёвым кофе и старыми страницами – ароматами одиночества, невысказанных мыслей и долгих, безнадёжных ночей. сидел, сгорбившись над столом. Свеча на его столе догорала, оставляя за собой восковые слёзы, стеклянные и бессмысленные. Камин едва тлел. И Рич снова перечитывал свои рукописи, которые давно превратились в хаос – как его собственные мысли. Сигарета болталась в уголке рта, оставляя едкий дым на пожелтевших страницах.
