В одной глухой и страшной чаще,
Где наверху из леса небосвод,
Звучащей, душу леденяще,
Жил маленький испуганный народ.
Питались только корнеплодом,
А ноги их не знали брода,
С опаской вглядывались в чащу,
И ничего не знали слаще,
Чем полукругом, перед огоньком,
Сидеть бочок к бочку рядком.
И жили так из года в год,
Жевали грустно корнеплод,
Пока не появился ИлиЯ,
В семье, живущей близ ручья.
Он был как все, и худ и низок,
И можно написать хоть целый список,
Как он похож на всех,
И все похожи на него,
Однако ж был один в нем грех,
Но хватит греха одного,
В особенности именного того,
Которого бы, не было у всех,
Ведь именно тогда опасен грех.
И я скажу вам без ехидства,
Не надо в жизни быть провидцем,
Чтоб знать, что именно с инаковости,
Без всякой веской надобности,
И начинается беда,
Так будет и так есть всегда.
Но мучить понапрасну вас не буду,
А то рассказ я, ненароком, позабуду.
Грех Илии известен был как «Храбрость»,
Вот если б это была подлость,
Тогда б никто, и ничего, и не заметил,
Горошину в горохе не приметил.
Но как случилось, так случилось,
И как решилось, так решилось.
– Изгнать! – постановило грозно племя,
Как будто Илия не их дурное семя.
Но наш Илия не испугался,
Тотчас из дома отчего засобирался,
И вмиг исчез в той самой чаще,
Звучащей, пуще прежнего, кричаще.
Вначале одному, конечно, было трудно.
Сперва, питался по привычке скудно,
Но скоро надоел ему треклятый корнеплод,
И он избрал другой питания подход.
Стал пробовать и то, и это,
Кусать из леса разные предметы.
От одного его весь день тошнило,
Попробовал другого -
В карусели дО ночи кружило.
Немало было и благого,
Красивый цвет и сочный вкус,
Приятно в животе и сытный перекус.
Узнал что жил все это время не один,
И что меж темных и заброшенных руин
Живет невиданное им доселе племя,
Зловещее как преисподни семя.
Однако ж, наскитавшись в одиночку,
Он в одиночестве решил поставить точку,
Но будто бы тяжелая рука,
Откуда-то с небес и свысока,
Коснулась с нежностью, но твердо
Его плеча, с наивностью расправленного гордо.
– Пос-с-с-с-стой, – шепнула ветка на ветру,
Царапая ногтями об кору.
– Пойдеш-ш-ш-шь туда и не вернеш-ш-шься,
А затаиш-ш-ш-шься, может быть, спасеш-ш-шься,
– Прошелестела павшая листва.
Не видел он еще такого колдовства.
– Но я же храбр и отважен! –
Илия ответил прямо в лес,
Что был так мрачен и пейзажен,
