На остановке недалеко от Шумейки сидел было на лавочке инвалид. В селе его окликали пьяницей, бездомным и просто попрошайкой. И нынешний день был тому подтверждением: он ждал приезда очередной маршрутки, с которой бы вышли “люди добрые” и одолжили денег бедному мужику, коего уже и со стариком спутать было не так уж и сложно. Расписания автобусов он не знал, потому был готов сидеть здесь хоть до полуночи.
У людей всегда возникал вопрос: почему бомж этот не сидит у входа в продуктовый круглосуточный магазин, а сидит именно на остановке? – а дело было в том, что его зачастую оттуда выгоняли при первом появлении – надоело всем выдавать ему то деньги в долг, то сигареты. И ведь порой хватало мужику смелости запросить целую рюмку водки. Одна продавщица часто могла сжалиться над ним в своё время; однако она уже как несколько месяцев назад переехала в Маркс с целью найти лучшую жизнь в её-то пятьдесят лет.
Машины тоже здесь не ехали по просёлочной этой дороге, так же редко появляясь здесь из-за ненадобности людей к перемещению из одного поселения в другого: из Энгельса – в Шумейку и обратно; из Маркса – сюда и назад. Было жаркое лето, солнце припекало голову, а потому все те, кому нужно было приехать – приехали; те, кто предпочитали отдохнуть в родном городе, оставались там – на большой земле.
Прошли мимо инвалида два подростка лет эдак двенадцати каждый. Они окинули его, поддразнивая. Только мужик поднял голову – те сразу рассмеялись и пошли себе дальше. Привык уж бездомный к такому нелестному отношению к своей персоне, потому вида и не подал, а молча опустил голову, вздохнул и поправил свою восьмиклинку тёмно-серого цвета, дабы прикрыть глаза тенью или от чужих насмехающихся взглядов.
Но внимание мужика привлёк очередной звук приближающихся шагов… точно мужских и настолько отработанных – без шарканья, – что легко можно было удостовериться в самоуверенности приближающегося человека. Подняв голову, бомж заметил старика лет на двадцать старше его самого, но при этом тот был в отличном расположении духа и тела: не горбатился; все конечности его дышали жизнью и молодостью, несвойственной в его-то годы. Дед был одет в бежевые брюки и такого же цвета рубашку, на ногах красовались сандалии с носками, что немного добавляло комичности к его образу, но – тем не менее – не осуждалось ввиду старости. Он остановился недалеко от инвалида и почтительно склонил голову, как бы приветствуя его. На лице старика сияла улыбка, внушающая доверие и какую-то странную надежду.
