Свеча. Одинокая, высокая восковая свеча в массивном, тускло поблескивающем золотом подсвечнике. Пламя колышется, живое и хрупкое, отбрасывая гигантские, пляшущие тени на стены палаты. Стены, затянутые темным бархатом, расшитым причудливыми звериными мотивами, громоздятся в полумраке. Видны края тяжелого дубового стола, инкрустированного слоновой костью, угол иконы в богатом окладе, мутно мерцающего в отблесках угасающего огня. Воздух спертый, пропитанный запахом воска, ладана, лечебных трав и… чего-то старого, затхлого, нездорового. Богатство? Да. Но богатство, которое не согревает, а давит. Мрачное, как сама эта ночь.
ГЛУБОКИЙ, ЧУТЬ НАДТРЕСНУТЫЙ ГОЛОС: «Москва… 1584 год… Март. Не весна еще – преддверие. Предчувствие. Тишина. Тишина такая густая, что слышно, как падают угольки в печи. Как скрипит паркет под невидимыми шагами прошлого. Тишина… перед вечной ночью…»
Пламя свечи резко вздрагивает от незримого сквозняка. Воск стекает тяжелой слезой. Темнота экрана на мгновение, и… маленькая, бледная, беспомощная рука. На ней – несоразмерно огромная, неподъемная, ослепительно сияющая золотом и самоцветами Шапка Мономаха. Она сползает набок, закрывая почти все личико. Видны лишь испуганные, широко распахнутые глаза мальчика – Ивана. Он сидит на троне, ноги не достают до пола. Трон кажется ему горой. А шапка – миром. Миром, который ему вручили, но который он не может удержать. И не понимает. Лишь боится его тяжести.
Гул. Сначала далекий, как ропот моря. Затем ближе. Громче. НАРАСТАЮЩИЙ ГУЛ ТОЛПЫ. Крики. Не ликующие – злые. Голодные. Полные ненависти.
Огонь. ПЛАМЯ ВОССТАНИЯ. Не символ – реальное пламя. Москва горит. 1547 год. Багровые языки лижут деревянные терема, черные клубы дыма застилают небо. Лица в толпе искажены яростью и отчаянием. Они ищут виноватых. Ищут его. Юного царя.
ТЕНЬ. Огромная, безликая, падающая на стену палаты малолетнего княжича. Это тень его отца – Великого князя Василия III. Тень власти. Тень, которая исчезла слишком рано, оставив трехлетнего наследника на растерзание боярских кланов. Тень, которая навсегда легла на его душу – тень отцовского величия и собственной беззащитности.
СЛЕЗЫ МАТЕРИ-РЕГЕНТШИ. Елена Глинская. Красивое, измученное лицо. Глаза, полные страха не за себя – за сына. За его будущее в этом змеином клубке интриг. Ее пальцы судорожно сжимают руку мальчика. Она его щит. Но щит хрупкий, временный. И скоро его не станет. Яд? Насилие? История стерла детали, оставив лишь факт: мать умерла, когда Ивану было восемь. Осиротел полностью. Остался один. Совсем один. Среди волков в боярских шубах.
