Филимон спит, уткнув лицо в подушку. Точнее, балансирует на тонкой грани между сном и воспоминаниями. Кажется, не будет конца этой раздвоенности…
Старинный парк. Центральная усадьба. Прокрадывается синева в прозрачный воздух, и он густеет. Филимон плывёт по небольшому каналу. Кое-где ряска, опавшие листья. Лицо опущено в тёмную воду. Она ни тепла, ни холодна. И не нужно дышать. Удивительно и радостно от этого. Он пытается разглядеть причудливые очертания и наплывы на песчаном дне. В этих плавных линиях, созданных неторопливым течением, есть какой-то важный смысл. Одна линия сменяется другой, похожей, но уже неуловимо отличающейся от предыдущей. И вот уже от первой линии не осталось и следа. Филимон поднимает голову. Во дворце горят все окна. Взлетают, прочерчивая вечерний небосклон, красные, зелёные, жёлтые петарды, рассыпаясь в конце пути мелкими звёздочками. Фейерверк. Пахнет порохом. К озеру стекаются женщины в роскошных платьях с шуршащими кринолинами. Их сопровождают элегантные мужчины в париках, камзолах и белых чулках. «Прелестные, должно быть, женщины», – думает Филимон. Скрипит меж деревьев карета. Кричит зычно лакей:
– Иван! Слышь? Иван! Дёгтем бы? А?
– Да будя тебе! – отмахивается другой.
– Ну, Иван! Ну скрыпят же, мочи нет!
– А ты и не моги! Раз нету! – хохочет тот в ответ. – Ишь, Манька, стерва! Как идёт! Аж гуляет вся! – Мотает головой в сторону ядрёной девки в сарафане.
Они громко ржут, и один из них, подхватив самовар, быстро бежит к дому. «Кино», – вяло констатирует Филимон. Опускает голову и шлёпает неловко по воде руками. Нарочито. Ведь он пловец неплохой. Целый год отходил в бассейн. Во втором классе. Бабушка водила. Главное, после душа хорошенько просушить полотенцем волосы, а уже перед выходом на голову – платок, а сверху шерстяную шапочку, чтоб не простыл. Прямо стыдно было перед ребятами. Зато не болел. Остальные же вечно фыркали носом и чихали. А Филимону хоть бы что. Да к тому же у него не было аденоидов. Удалили. А до этого бледный ходил, то насморк, то горло болело. Бабушке страшно обидно было, когда незнакомые люди, прохожие или в очереди пристанут бестактно: «Какой худенький мальчик! Бледненький. Вы его, наверно, не кормите?» Филимоше смешно, а бабушке огорчительно. И котлетки, и супчики, и курятина. Просто не в коня корм. И всё время с носоглоткой мучение. Наконец проконсультировались у одного замечательного отоларинголога. Надо удалять, и никаких гвоздей! А то и сердце можно загубить через аденоиды… Повезли Филеньку. Кажется, зимой дело было. Да, точно, зимой. Потому что удалять лучше, когда холодно. Кровь быстрее застывает. Смутно всё, давно ведь дело было. Много воды с тех пор утекло. Уж никого и не осталось из тех, кто его любил. Только в памяти зарубка… Коридор. Около двери стулья. На них напряжённо застыли родители. Зашёлся очередной пациентик нечеловеческим воплем. Сжалось у ожидающих сердце. Храбрится отец, дрожит сердечко у Филимоши, а мама сама готова идти удалять аденоиды, только бы Филеньку освободить от таких страданий. Тает конец коридора во мгле, блестят дверь, вымазанная белой масляной краской, да латунная ручка – центр мироздания. «Выйдешь – и сразу две порции мороженого! – бодрится папа. – Только зайдёшь, я и побегу!» Нет уже давно ни здания этого, ни поликлиники, ни врача – известного специалиста. Когда кто-то маленький, обязательно кто-то старенький. И разбегаются они в разные стороны, всё дальше и дальше… Заходит Филимон, не подаёт вида, что страшно неимоверно, а тут и тазик, как специально, небольшой, с кровью, на табуретке, ну не совсем с кровью, а так, кровь с водицей на три четверти. Но удар по нервам приличный. А специалистам не до этого, им важно дело чётко сделать, без осложнений. Замерло всё внутри у Филимоши. «Как дела, молодой человек?» – вопрошает врач с круглым зеркальцем на лбу. «Ничего», – выдавливает, озираясь, юный пациент. «Тогда пожалуйте сюда!» И уже сидит он в креслице. А там быстро ручки-ножки прихватываются браслетиками, чтобы не брыкался и не мешал. И это уже и вовсе чудовищно… А потом бы заорать что есть мочи, да воздуха нет. Застревают рыдания в горле. А уже всё и кончено! «Ну, ты, братец, настоящий герой!» – напутствует старичок-доктор. И медсестрица тоже вторит: «Ну, чисто герой!» А там уже и мороженое наготове, и теряется все снова во мгле, в бесконечных коридорах… Только бабушка измученная ждёт дома, ей просто не по силам такое, поэтому и дома осталась…
