В конце февраля снег становился черным. Он подтаивал, и сажа, накопившаяся за зиму, собиралась сверху.
Я стою на цыпочках и выглядываю в окно, зацепившись для устойчивости зубами за подоконник.
Маленький мальчик разглядывает черный снег. Он не знает, почему он появляется, он думает, что так и должно быть.
Дело в том, что топили в поселке углем, который привозили с местной ТЭЦ, вырабатывающей электроэнергию для машиностроительного завода и воинской части, точнее складов со снарядами, которые находились в пещерах бывшего Сазанского подземного монастыря.
Да, и многочисленные тепловозы, курсирующие по железной дороге, добавляли грязи.
Я болею, у меня чирий на ноге, мне нельзя на улицу. Поэтому стою на холодном полу и выглядываю из окна.
В доме печка, труб отопления нету. Когда ее топят – жарко, потом нормально, а к обеду холодно.
Февральское солнце отогревает промерзшие за зиму окна. Они тают, и сквозь них можно разглядывать грязную улицу, насыпь железной дороги и гуляющего Андрея. Он показывает мне язык и зазывающе машет рукой. Мне скучно, я разглядываю окно и вдруг вижу ее. Это Божья коровка, маленький красненький жучок с двумя черными точками на спине. Осенью он забился между рамами и спал долгим сном, а сейчас, отогретый солнцем, вылез в избу.
Потом нахожу ещё одного и ещё.
Я очень рад, я теперь не один, нас много.
Нахожу коробку, это их дом.
Но чем же их кормить?
Приношу кусочек сахара, мочу его слюной и сую им под нос.
Они начинают пить сладкий сироп.
Ура, мы спасены.
–Андрей, Андрей, – кричу я, – у меня Коровка.
Андрей смотрит с той стороны стекла, теперь уже он завидует мне. Божьи коровки появлялись каждый год в конце февраля, это было предвестником весны. Они жили до тепла, а потом я выпускал их на свободу.
Сажал на руку, выходил на улицу и пел:
–Божия коровка улети на небо, дам тебе конфетку.
Они поднимались на кончики пальцев и улетали.
Когда в поселке провели газ и в доме появились батареи отопления, которые прогрели окна, Божьи коровки пропали. Они больше не появлялись. Скорее всего, спрятавшись в щели, они в тепле пересыхали за зиму и умирали.
Зимой мама возила меня в садик на салазках. Закутывала как куклу. На ноги надевала колготки, сверху штаны с начесом, ноги просовывала в валенки с галошами. На груди у меня была майка, свитер и кофта. Сверху цигейковая шуба и шапка, с тщательно завязанными ушами. Ещё меня укутывали шалью и неся подмышкой ложили словно большую наряженную куклу на салазки с низкой алюминиевой спинкой. В темноте продираясь по бесконечным выбоинам, она меня часто теряла и ей приходилось возвращаться.
