Читать Письма в тишину - Погорельская Екатерина

Валентина снова проплакала всю ночь.

Слёзы начали подступать ещё с вечера, когда небо за окном медленно темнело, а тени в комнате становились длиннее, будто сама ночь растягивала пальцы, чтобы дотронуться до её сердца. Она не хотела плакать – сколько можно? Сколько ещё можно рыдать в подушку, пока та не станет сырой и холодной, как будто сама пропиталась её болью?

Сначала она просто лежала, не двигаясь, уставившись в потолок. Мысли бились в голове, как птицы в клетке: рваные, бессмысленные, отчаянные. Почему всё так вышло? Где она свернула не туда? Она снова перебирала события последних недель, будто от этого что-то могло измениться. Отчётливо всплывали в памяти взгляды, слова, жесты – каждый словно маленький укол под кожу.

Валя крепко зажмурила глаза, надеясь, что темнота поглотит всё: и боль, и обиду, и воспоминания. Но вместо этого пришли слёзы. Сначала тихо, медленно, как весенний дождь – редкими каплями, что щекочут кожу. А потом – потоком. Захлёбываясь, всхлипывая, она сжалась в комок, обхватив себя руками, будто пытаясь удержать что-то внутри, не дать душе вывалиться наружу.

«Почему я такая слабая?» – пронеслось в сознании. «Почему каждую ночь всё по новой? Разве я не должна быть сильной?» Но эти слова внутри не давали утешения, только усиливали внутренний крик, заглушенный одеялом и сжатыми губами.

Комната вокруг казалась чужой. Всё – мебель, обои, даже фотографии на стенах – казалось, отвернулось от неё, стало безразличным. Сердце билось где-то глубоко в груди, глухо и тяжело как молот.

В какой-то момент она перестала понимать, плачет ли она от грусти или от усталости. Плакать всю ночь – это словно идти по песку босиком, без конца, без цели, пока не сотрёшь ноги в кровь. А потом снова встать утром и делать вид, что ничего не случилось. Надеть лицо. Причесаться. Улыбнуться.

А ночь всё помнит. И подушка всё знает.

И вот снова утро. Глаза опухшие, тело выжато как лимон. Но она встаёт. Потому что надо. Потому что никто не должен знать. Потому что, может быть, однажды слёзы иссякнут. А может, и нет.

Она не верила, что его больше нет.

Эта мысль – чужая, жгущая, как ледяной ожог – никак не укладывалась в голове. Каждый раз, когда она просыпалась, сердце выстреливало в грудной клетке с той же тупой болью: