«Как будто всё это не по-настоящему. Как будто вот сейчас – он зайдёт в комнату, улыбнётся, скажет что-нибудь глупое, и всё станет, как было…» Но проходили минуты, часы, дни – и он не заходил. Никогда больше.
Её мир, который раньше был тёплым, живым, наполненным его голосом, жестами, запахом утреннего кофе и шуршанием страниц, – теперь казался картонным, плоским, будто выцветшей фотографией, оставшейся под солнцем слишком надолго. Всё стало черно-белым. Даже звуки вокруг потеряли глубину. Люди что-то говорили, улица шумела, чайник кипел – но до неё это не доходило.
Она смотрела в окно и не видела ничего, кроме пустоты. Ветра, который гонит пыль по асфальту. Случайной прохожей, что поправляет шарф. Собаки, перебегающей дорогу. Всё это было – но казалось ненастоящим. Ненужным. Неважным.
«Как всё могло так измениться? Как может один человек уйти – и унести с собой весь смысл?» – думала она, уставившись в чашку, в которой давно остыл чай.
Её пальцы лежали на коленях, тонкие, безжизненные, словно чужие. Она даже не замечала, что сжимает ладони так сильно, что ногти впиваются в кожу. Это не больно. Боль теперь жила в другом месте – где-то глубже, за пределами тела.
«Я не готова была тебя отпустить. Не сейчас. Не так. Я ведь даже не успела сказать тебе то главное, что носила в себе столько лет. Ты всегда торопился, а теперь я осталась с этой медленной, вязкой вечностью, без тебя.»
Она обхватила себя руками, как будто это могло согреть. Но тепло не приходило. Её сердце стало заледеневшим, и никто не мог растопить его.
Она не плакала. Плакать – значит выпустить наружу то, что болит. А у неё всё застряло внутри, как чёрная глыба, немая, тяжёлая, неподъёмная.
«Ты обещал быть рядом. Навсегда. А теперь я сижу здесь одна и слышу только своё дыхание. Как мне жить в этом "навсегда" без тебя?»
Время шло. Но для неё оно остановилось.
В комнате было темно. Тьма казалась густой, вязкой, будто её можно было зачерпнуть ладонью. Плотные шторы были плотно задёрнуты, не пропуская ни единого луча утреннего света. Воздух стоял тяжёлый, спертый, наполненный невыносимой тишиной. Всё внутри, и комната, и сама Валентина, застыло в каком-то безвременье, где ни прошлое, ни будущее не имели значения.
Она лежала на кровати, не шевелясь, с открытыми глазами, уставившись в потолок. Глаза жгло – не от слёз, они давно высохли, – а от бессонницы и пустоты. Мысли были вязкими, как грязь, и с трудом пробивались сквозь её сознание.