Чашечка чая с чабрецом и теплыми школьными воспоминаниями
Варенька не заметила, как съежился шагреневой кожей ноябрьский день, как вкрадчиво поползли из остывших углов каморки химеры прошлых болей, дней и обид, стали уплотняться до слов, окукливаться до образов…
Вареньке ничего не стоило взять первую ноту письма. Только вслушается в серебреющее повечерье за окном, поймает медный блик тонущего в морозной дымке заката, закроет глаза для верности и начинает вслепую трогать словно случайные клавиши воспоминаний, сначала как бы ощупью, задерживаясь на паузах, сверяя тон с каким-то своим внутренним редактором, с какой-то только ей слышимой звуковой линией – и потом все быстрее, быстрее говорок клавиш, словно далекий перебой набирающего скорость поезда…
В ее одинокой квартирке-конурке густел запах чая с чабрецом и липовым цветом, она забывала, что хотела разогреть слипшуюся глыбу макарон, что и за хлебом надо было сбегать… рой призвуков, ритм образов, грай согласных, зияние гласных, шепот безгласных выводил ее на орбиту снов, предчувствий, озарений… Дыхание словно схватывало, перед глазами мельтешила мошка непрошеных слов, на кончиках пальцах пульсировала непостижимая теплота создаваемой ею жизни.
В подъезде внезапно хлопала дверь, и Варька вздрагивала, на мгновение выдернутая из своего дивного полета, беспомощно прищуривалась в окно, и, глотнув остывшего травяного эфира, снова ныряла в пленительную сутолоку слов и образов.
Сегодня она вспоминала свой первый день работы в школе. Самое первое сентября! Накануне она отутюжила до полного геометрического совершенства свою синюю юбку в складку, еще раз прорепетировала «тронную речь», которую намерена была обрушить на головы своих подданных – пятиклашек, перетряхнула содержимое учительской сумки, где каждая скрепочка-линеечка занимала отведенное ей место и прошлась разок-другой в новых туфлях, пружиня и прищелкивая каблучком.
Убежденная в своей неотразимой молодости и взбодренная дыханием первосентябрьского холодка, Варька летела в школу, едва задевая подмороженную землю, и ей казалось – еще чуток, и она взмоет в эти златолиственные кроны, раскинет привольно легкие руки и закружится вместе с сорочьими переполохами и воробьиными суматохами!
На линейке она стояла едва дыша, окруженная неуемным благоуханием бордовоголовых георгинов, звездчато-стрельчатых белых астр, тугих карнаухих бархатцев, – вся в празднично хрустящем целлофане, в синих безупречных складочках, в сиянии ресничек, кудряшек и ямочек… Из-под душного разноцветья букетов едва были видны макушки белокурые и рыжие, русые и темненькие, они беспрестанно вертелись, о чем-то своем щебетали, по временам дергали Вареньку за рукав и задавали глупые вопросы: «А когда классный час кончится? А у нас много учебников? А кормить будут? А вас как зовут?»
