СОНЬ-ТРАВА
Охрим, казак не первой молодости, когда-то ученик прославленного характерника1 Мамайло, давно свернул с кривой тропы ворожбы. После таинственной гибели наставника и долгих лет, проведённых на Сечи, Охрим остепенился, превратившись в обычного паланкового казака2. Эх, сколько ляхов, татар да турок он изрубил! С самим Хмелем3 бражничал, мёд-горилку хлестал! Впрочем, что живые супротив нежити? Приходилось казаку хитрить с духами нечистыми да лукавыми… всякая скверна водилась за Днепровскими кручами да порогами. Теперь же, пограничная служба казалась тихой гаванью после бурных походов и ратных подвигов в надёжной дружине. Знай себе, наблюдай за границами девятой паланки4, чтобы татарская орда незамеченной не проскочила, а заметишь – скорее разжигай сигнальный костёр да бей в литавры!
Ночь выдалась на редкость мерзкой: дождь хлестал, ветер с завыванием мертвеца огибал насыпные валы башни, раздувая тлеющий в люльке табак. Вдали мелькали шальные, блуждающие огоньки, не гаснущие под косыми струями. Поседевший чуб казака прятался под войлочной шапкой. Главное – не уснуть и не окоченеть под блёклой луной. С возрастом сон стал для казака врагом более опасным, чем бесы да закованные в латы шляхтичи. Когда-то кули и заточенные шабли не брали воина, раны затягивались сами собой, почти не требуя лечения и внимания. Но взамен на эту особенность на местах былых ранений оставались въедливые, уродливые метки, зудящие перед бедой или каким-то зловещим событием. Этой ночью особенно яростно зудели знаки на груди, оставленные «харой»5. Охрим хотел бы, чтобы они навсегда истлели, но противный зуд не унимался, шепча: «Будь настороже!» Погасшая люлька выпала из руки казака. Убаюканный бесовским ветром, он провалился в сон, поглубже закутавшись в кожух. И словно густой туман, нахлынул болезненный сон: тяжёлый, тревожный, нездоровый.
Охрим очутился в незнакомом краю, посреди бескрайнего, зловонного болота. Кроваво-чёрное небо нависало над чубатой головой, грозя вот-вот раздавить. Вода казалась густой и липкой, как смола, что лили на вражину со стен Кодака6. По кочкам и островкам прыгали блукачки, заманивая казака за собой. Едва он двинулся следом за мерцающими огоньками, как из трясины начали выползать тенистые руки, пытаясь схватить за чоботы или вцепиться в шаровары. Хотелось перекреститься да трижды сплюнуть в проклятое болото, но не получалось. Давно уснувшая «хара» едва теплилась, не давая защиты. Нательный крест намертво прилип к груди, словно хотел спрятаться внутрь могучего тела. Онемевший Охрим в безудержном гопаке отбивал зморные руки, но их становилось всё больше. И вот он мчался за ускользающими блудниками к опускающемуся горизонту, всё отчётливее слыша раскатистый смех коварного топельца.
