Внезапно болото сменилось мрачной, безлесой вершиной – Лысой горой. Но Охрим увидел здесь не шабаш, который доводилось посещать с наставником, а поле мёртвых. Покойники стояли, словно каменные изваяния: ряды казаков в изрезанных жупанах и разбитых кольчугах. Их глаза пусты, но в них застыл немой укор за добровольный отказ от дара характерника. Охрим узнал среди хлопцев и парубов своих боевых товарищей, павших в разных кровавых сечах. Своего побратима Ивана Колеса, друзей не разлей вода Дмитра Дупу и Андрея Негарного да славного полковника Максима Кривоноса. Сердце казака заледенело, когда он увидел юного сына соседа, недавно пропавшего без вести. Охрим понял, что хлопцы не мертвы, а застыли между мирами. Их истерзанные души томились. Над ними кружили бесицы – огромные чёрные птицы с человеческими лицами, впивающиеся в казаков тупыми зубами. Твари рвали несчастные души снова и снова… С горы стекала река, но вода в ней была густой и тёмно-красной, цвета султанского рубина или… запёкшейся крови. По течению плыли обломки лодок, детские игрушки, обрывки икон. На другом берегу стояла скрюченная фигура в плаще, сотканном из желтоватого тумана. Тот самый топелец? Он не нападал, а лишь указывал длинным, костлявым пальцем вниз по течению. Охрим чувствовал – там ключ к спасению застывших, но и великая опасность. Казак прыгнул в реку и понёсся по течению, отчаянно барахтаясь и захлёбываясь тягучей жидкостью.
В устье кровавой реки, где она впадала в Чёрное море, стоял исполинский дуб. Но дерево было мёртвым – кора обуглена, ветви выглядели как сгнившие пальцы утопленника. У его корней, прикованный ржавыми цепями, сотканными из теней и страха, сидел старый характерник в изодранной свитке. Это был Мамайло, его наставник! Глаза старца горели волевым, уничтожающим и одновременно возрождающим светом, но этот свет угасал. Он не говорил, но Охрим слышал тихие, сухие слова в самой своей душе:
– Пока корень жив… пока искра есть… не дай цепи оборваться… Ищи Сонь-траву у Трипольских валов… под криком совы…
Рядом с Мамайлом, на иссохших корнях, рос одинокий, мерцающий серебристым светом цветок той самой Сонь-травы, до которой прикованный характерник никак не мог дотянуться. За спиной Охрима сгущалась тьма. Земля дрожала под тяжёлой поступью. Он обернулся и увидел лишь огромную, многосоставную тень, падающую на всё вокруг. В тени мелькали огромные веки, готовые открыться. Руки болотных злыдней оплетали древнего короля гномов и с усилием натягивали косматые, металлические веки. Самого Вия не было видно, но его невыносимое присутствие и холод из самых глубоких могил замораживал душу. Охрим знал: если веки откроются – конец ему, Мамайлу, застывшим казакам. Всему! Он бросился к дубу, к цветку. Успел сорвать, но тень настигла…