Глава 1.
Стук раздавался – осторожный, навязчивый, – тукало в дверь, в потолок, постукивало в окно, в двойные широкие рамы. Он не видел, но знал: в дом что-то хочет войти. Когда послышалось царапанье по стеклу, он проснулся.
Стук доносился с кухни. Сон сползал, как душное покрывало, наброшенное на лицо, но тоска, такая ощутимо саднящая – тоска осталась. Он словно не доделал что-то очень важное: то ли не вспомнил, то ли не сумел позабыть, – и это мешало увидеть того, кто рвался в дом, а потому ночная тоска осталась.
Провел по лицу, с отвращением отдернул руку: забыл, что в последнее время отращивал бороду. Надо сбрить, подумал он и ввинтил ноги в тапки. На кухне жена с хрустом рубила череп, позеленевший от плесени, он отшатнулся и только мгновение спустя сообразил, что она придерживает рукой кочан капусты. Рядом грудкой вверх лежала бледная сырая курица, из ее отверстой клоаки сочилась слизь. Он вновь почувствовал тошноту, дай хоть поесть, буркнул на просьбу жены разрезать курицу.
Эта сосущая вялая тревога не отпускала его уже с неделю, Аладьев чувствовал ее, как ощущают ноющий зуб. Ему не сиделось и не спалось, дом, с таким трудом и любовью строенный, не радовал. Винтовая лестница вела вверх, дочка прыгала по ступенькам, повисая на перилах всем тельцем, шлепки ее босых ножек напомнили ему недавний сон, и он снова сморщился.
– Катерина, ты хоть носки на нее надень, – проворчал Аладьев.
– Руки грязные, надень сам. Да порежь, наконец, курицу!
Ножи торчали рукоятками вверх; этот набор в деревянной подставке они выбирали вдвоем, когда еще строили дом – пусть не в самом фенешебельном районе, в закутке между городом и небольшим лесом, где когда-то была деревня Алексеевка. Главное – дом был свой, собственный, как хотели еще с тех времен, когда въехали в свою первую квартиру. Потом расширились, взяли трехкомнатную, а когда родилась Леночка, отважились на частный дом.
– Мама не просит долг отдать, но понемногу бы надо, – сказала Катя, наблюдая, как он терзает курицу. – На две половины, – сказала она, и он поделил останки курицы пополам, в два пакета. От рук несло мясом и той же слизью, и он подумал, что странно стал чувствителен к запахам.
– Ну… потихоньку будем, – ответил он жене, и снова с тоской подумал, что курица пахнет мертвечиной, а от жены тянет луком, и потная кожа неприятно лоснится – как сталь разделочного ножа, широкого, с выгнутой ручкой и клинком drop point.
