Читать Холодная опись - Алексей Хромов

«Реставрировать здание – не значит подновлять его, ремонтировать или перестраивать; это значит – восстановить его в таком завершенном виде, в каком оно могло и не существовать в данное время».

Виолле-ле-Дюк(знаменитый французский реставратор)

В каждом городе, пережившем хотя бы одну смену эпох, есть слой, который не наносят на карты. Это слой пыли на архивных полках, слой въевшейся копоти в кирпичной кладке, слой патины на бронзовых ручках дверей, за которыми давно никто не живет. Это вещественная память времени, его молчаливая история болезни. Большинство из нас проходит мимо, не замечая этих знаков, этих тихих шрамов. Мы принимаем их за фон, за естественный процесс распада, которому имя – энтропия. Мы спешим в будущее, сбрасывая с себя прошлое, как изношенное пальто.

Но есть люди иного склада. Люди, для которых эта энтропия – личный враг. Их призвание, их одержимость – борьба с распадом. Реставраторы. Хранители. Те, кто верит, что любую трещину можно остановить, любой утраченный фрагмент – воссоздать, любой дефект – устранить. Они живут по законам не человеческим, но химическим: законам адгезии, полимеризации и обратимости. Они мыслят не категориями «хорошо» или «плохо», но категориями «подлинник» и «фальсификат». Их мир – это лаборатория, их инструмент – скальпель, их цель – вернуть объекту его первоначальную, идеальную целостность.

Что происходит, когда человек с такой оптикой направляет ее не на мертвый предмет – старинное кресло или потемневшую икону, – а на самого себя? Что если его собственная душа – самый поврежденный экспонат в его коллекции, с трудом и не до конца отреставрированный после какой-то катастрофы? Такой человек превращает свою жизнь в стерильный бокс, а каждый свой день – в ритуал по поддержанию хрупкого порядка. Он калибрует реальность по эталону, выверяет геометрию своего бытия до миллиметра, потому что знает: малейший несанкционированный звук, малейшая капля хаоса, просочившаяся внутрь, может запустить необратимую реакцию распада. Его убежище – это не дом. Это карантин.

Роман, который вы держите в руках, – это и есть протокол такого вторжения. Это медленное, почти хирургическое вскрытие герметичного мира, в который ворвался хаос. Главный герой этой книги, Лев Ардатов, – не детектив. Он диагност. Его инструмент – не пистолет, а обостренное до болезненности чутье на любую фальшь, на любой структурный изъян. Он видит трещины там, где другие видят гладкую поверхность. Он живет в безымянном, застывшем в межсезонье городе, который сам похож на экспонат, оставленный под открытым небом, – город, где идеологии сменились, позолота облупилась, а под слоем нового, дешевого пластика проступает старая, честная ржавчина.