Пролог
На далёком севере Японии, там, где горы сжимают вас в цепкие объятия, а ветер поёт в соснах древнюю песню, спряталась маленькая деревня, почти забытая миром.
Полгода здесь лежит снег, мягкий и бесконечный, укрывая кривые крыши и узкие улочки, заглушая звуки жизни, пока не останется лишь безмолвие – тишина столь глубокая, что кажется, будто само время затаило дыхание.
Дома здесь старые, чёрные от бессчётных зим. Их окна тускло светятся янтарным обещанием тепла – зыбкого, как дым из труб, тянущийся в блеклое небо тонкими, надеждами сотканными нитями. Люди движутся медленно, укутанные в слои многослойной, заштопанной одежды, на лицах – спокойная обречённость тех, кто давно разучился ждать чудес, но всё ещё умеет терпеть.
В этой земле живёт печаль. Глубокая, древняя, как сами горы и широкая как снежные поля. Не резкая боль утраты, а тягучая тоска, оставшаяся после всего мира – тоска всего человечества, вплетённая в будни. Она живёт в пустых полях, в молчащих храмах, в детском смехе, который не никогда не достигает небес.
И всё же в этой бедности, в этой тишине существует нечто похожее на мир. Деревня живёт, как жила всегда: переживает вьюги, голод, годы, которые капают, как талая вода с крыши. А когда зимним вечером начинает падать снег – превращая мир в серебряный покой – всё это становится почти прекрасным: грусть, безмолвие, крошечные огоньки, не теряющие отваги даже во тьме.
…Но именно в эту тихую, по-самурайски тоскливую хрупкость бытья вот-вот обрушится буря – буря бюрократического безумия и почти международной авантюры.
Глава первая
В этой глухой, обветшалой до мозга костей деревушке Хигасикyма, где зима была теплее, чем приём, оказываемый чужакам, здание муниципалитета возвышалось как памятник одновременно архитектурному и нравственному разложению.
Линолеум по краям скукожился, словно засыхающий лист, батареи шипели с бессильной яростью тысяч бюрократов, а единственное, что здесь когда-либо шло по расписанию – это часы. Но и те, разумеется, были сломаны.
В самом сердце этого чиновничьего мавзолея восседала новая секретарша – выглядевшая настолько не к месту, что местные бабки быстро окрестили её «Мисс Токио» – словно родом она была не из мегаполиса, а из инфекционного отделения. Высокая, красивая, с тем изящным холодным достоинством, какое бывает только у женщин, для которых теплые батареи и обувь без дыр – вещи само собой разумеющиеся. Её длинные, грациозные ноги с математической точностью были закиданы на стопку неразобранных – и весьма подозрительных – муниципальных отчётов. Звали её Аюми Сато, и в данный момент она лениво развалилась в потрёпанном офисном кресле, в ушах – наушники, на лице – буддийское равнодушие, а в руках – пилочка для ногтей, которой она делала педикюр под ритмы Left Out in the Cold группы Sparks.
