Помню, вначале глаза у него были голубыми. Не того блёклого мутного оттенка, которым обычно красят обветшавшие фасады зданий и лавочки в парке, а настоящего сапфирового цвета, каким бывает морозное небо в январе или море в безветренную погоду. Я не мог им надышаться, не мог налюбоваться и каждую свободную минуту старался проводить с ним, освобождая жену от мучительных подъёмов по ночам. Мне никогда не хватало времени, проведённого с сыном, и в глубине души меня постоянно преследовало глупое предчувствие, что этого самого времени у меня осталось совсем мало. Я спешил непонятно куда, будто уже заранее знал, что моему счастью не суждено продлиться долго.
Брат однажды сказал мне, что у всех младенцев глаза неопределённого мутного оттенка и лишь к полугоду или даже к году обретают свой настоящий цвет, заложенный генами, который в процессе взросления ещё не раз может поменяться. Я отцом стал впервые и о таких вещах даже не догадывался. И очень удивился, поначалу подумав, что брат шутит. Но действительно, через несколько месяцев глаза моего сыночка стали меняться, приобретая красивый тёмно-шоколадный оттенок, точь-в-точь как у меня.
Мы провели вместе так мало времени. Я не успел увидеть даже его первых шагов. Не успел услышать, как он зовёт меня папа. В моей памяти намертво отпечатался лишь образ милого улыбчивого малыша, требовательно протягивающего ко мне тоненькие розовые ручки и что-то кричащего на своём младенческом языке. И этот образ был последним, что я видел перед собой в ту самую минуту, когда жизнь покидала меня вместе с вытекающей откуда-то из-под бока кровью.
– Можно было не отправляться на эту проклятую войну! – Кричал мой внутренний голос. – Ты бросил его! Бросил! Ты подвёл его!
– Я пошёл защищать его! – Оправдывался я, хотя знал, что виновен.
Виновен в том, что не выжил.
Сначала исчезло зрение, затем слух. А окружающая реальность постепенно начала сжиматься в точку. Боль огненным клинком вспарывала мне грудь. Я бился в агонии. И на самом краю угасающего сознания во мне всё ещё теплилась утешительная мысль, скорее мольба. Я молил Создателя, чтоб он позволил мне вернуться к сыну. Я знал, что через несколько мгновений умру и уже никогда не увижу своего ангелочка, но, может, мне всё же позволят вернуться к нему. Вернуться как угодно и чем угодно. Вернуться солнечным светом, чтобы согреть его или быстрокрылым орлом, что укажет ему путь, а возможно, летним грозовым ливнем, который утешит его, если, конечно, он будет любить дожди… Я знаю, будет. Ведь я же люблю.
