Мечтал Гордыня побыстрее её замуж выдать. Глядишь, – и смирится со своей женской долей. А она вон что удумала – научиться с мечом обращаться!
Старый ремесленник строго нахмурил кустистые брови.
— Негоже девке мужицким делом заниматься! Иди лучше в избе приберись да ужин сготовь. Али чем я должен работников моих кормить?
— Уже всё прибрано да наготовлено. Ну, деда, ну, пожалуйста, — канючила Марушка. — Ну научи!
— Сказано же, нет! Ох, возьму сейчас лозину…
У девочки от обиды затряслась нижняя губа. Того и гляди расплачется.
Тяжело выдохнул Гордыня. Не бил он никогда внучки своей. Грозить грозил, но ни разу руку не поднял. Любил её всем сердцем. Все-таки единственное напоминание о сыне его Лучезаре да жене его Дарише осталось.
— От же! Не девка, а напасть какая-то! — заворчал старик. — А ну иди в избу! Скоро Мокалушин день, а она об оружии мечтает, будто мальчуган какой! Иди, приданое шей.
Повернулась Мара и печально побрела к дому. Согнулась вся, голову ниже плеч повесила, по щекам слёзы потекли в три ручья.
— Зря ты так с ней, Гордыня, — укорил его Свар, давний помощник кузнеца. — Она-то хоть и девица, однако владеть оружием не помешает. Видал, какие мужики-то пошли? Это уже не те времена, старый ты вояка. Это ты, когда служил, видел достойных мужей. А сейчас что? Иной раз в обморок от вида крови падают, аки баба какая. А так хоть уверен будешь, что она всегда защитить себя сможет.
— А ну цыц, смутьян! — погрозил ему пальцем Гордыня. — Нечего мне тут порядок разлагать. Баба должна бабскими вещами заниматься: шить, вязать, готовить, детей нянчить. И точка!
— Ну ты же видишь, что ей радости-то от этого нет никакой. Ей бы с лошадьми заниматься да оружием махать научиться, а ты её замуж гонишь. Вот помяни мое слово, старый ты пень, в один прекрасный момент ты будешь жалеть о том, что не научил её защищаться.
Гордыня одарил его тяжелым взглядом и посмотрел внучке вслед.
— И в кого она такая? — задумчиво бросил он.
— А что? Не в кого? — усмехнулся кузнец. — В тебя, Гордыня, в тебя. Особенно упрямством.
Мара открыла глаза. Сквозь тёмно-изумрудную листву кроны пробивались утренние лучи. Затуманенное сном ухо едва улавливало шум бегущего неподалёку ручья и соловьиные переливы. Оборотница робко потянулась, встряхнула головой, прогоняя остатки дремоты, и мягко спрыгнула на землю. Тёмно-бурая птичка, испуганная движением золотой кошки, вспорхнула с тонким свистом и исчезла в ветвях деревьев.