К слову, немцы также активно использовали свои гранаты:
маленькие и круглые, похожие на гусиное яйцо, и «колотушки» с
длинной деревянной ручкой, иногда одетые в сетчатые оборонительные
«рубашки». Последние срабатывали с заметной задержкой, их удавалось
отпихнуть от себя подальше; некоторые смельчаки умудрялись даже
подхватить брошенную гранату и метнуть в ответ.
Один раз бросив сразу две гранаты, немцы бросились в контратаку.
Возглавлял их унтер, хладнокровно бьющий короткими очередями и в
первые же секунды срезавший нашего автоматчика и ещё одного бойца.
Под прикрытием его огня фрицы перебили бы нас в считанные
секунды.
Я это отчётливо понял, когда кровь прошитого автоматной очередью
товарища брызнула мне на лицо. Всю свою жизнь я почитал себя
трусом, и в тот миг я разомкнутой пружиной бросился вперёд не в
порыве внезапно обретённой смелости, а ведомый диким, первобытным
страхом.
«Беги или бей». И я ударил, ударил примкнутым к винтовке штыком
с такой силой, что пробил тело унтера насквозь, а после не смог
вырвать винтовку из его тела.
Как опытный и храбрый враг пропустил мою атаку – не знаю. Может,
вначале не заметил из-за малого роста, может, мой бросок
действительно получился очень быстрым. Очередь МП-40 ударила в мою
сторону, но пули лишь обожгли висок.
Гибель унтера стала переломным моментом схватки. Встрепенувшиеся
красноармейцы с яростью бросились на врага, немецкий же
наступательный порыв с гибелью командира заметно сник. Но всё же
дрались они с отчаянностью обречённых.
Я всё ещё бесполезно дёргал застрявшую трёхлинейку на себя, как
в мою сторону бросился дюжий фриц с карабином наперевес. Его
штык-нож был также примкнут, и я уже простился с жизнью, видя, как
лезвие клинка неудержимо приближается к моему телу… Спас меня Сашка
Щуров, сбив немца тяжёлым ударом приклада; он же и добил его,
пришпилив к полу штыком.
В узком пространстве коридора кипела отчаянная схватка. Люди
остервенело били друг друга прикладами, кололи штыками, рубили
сапёрными лопатками. На Сашку сбоку набросился фриц, сбил с ног; не
помня себя уже от ярости, я кинулся на немца, занёсшего винтовку с
примкнутым штыком для удара.
Хоть я и вешу всего 50 килограммов, но с короткого разбега сумел
опрокинуть фрица; уже на полу я вцепился худыми, слабыми пальцами в
его горло. Но крепкий немец без труда освободился, в тисках своих
мощных клешней сдавив мои руки так, что пальцы невольно разжались.
Тут же меня оглушил чудовищный удар головы, укрытой добротной
немецкой каской. Лёжа на полу и ничего не соображая, я
почувствовал, как теперь уже моё горло сдавили мощные руки
врага.