А уж после желающих попасть на фронт стало гораздо меньше. Наша
армия, самая могучая в мире, пятилась под ударами на собственной
земле – вместо того, чтобы разгромить врага «малой кровью, могучим
ударом». Газетные сообщения и информационные сводки ясности не
вносили; рассказы о чудесах мужества и воинского мастерства бойцов
и командиров РККА сменялись названиями населённых пунктов, за
которые шли бои.
Что оставляем свою землю, в голос не говорилось. Но и так было
ясно, что к осени противник докатился до Смоленска, идут бои на
подступах к Киеву… И дальше только хуже. А чуть позже в семьи, чьи
мужики ушли на фронт, стали приходить первые похоронки. И снова
бабий вой, над которым уже никто не смел смеяться…
Чем ближе подходил противник, тем всё более страшными слухами
полнилась земля. Беженцы, бросившие родные края, рассказывали
страшные вещи: о том, как фашистские лётчики расстреливают колонны
мирных людей, как немцы давят детей и баб танками, оставляя за
собой лишь густое, кровавое месиво… Как поголовно расстреливают
комсомольцев и уничтожают семьи партийцев, как бросают в колодцы
детей учителей. Как глумливо издеваются и поголовно насилуют всех
девок и баб…
Я верил не всем слухам, хотя они регулярно дополнялись
сообщениями информбюро. Но то, что немцы – лютый враг, которого
нужно остановить, уничтожить, стало предельно ясно. Сколько раз от
душащего гнева сжимались кулаки! Сколько раз я представлял себе,
как окажусь там, где враг совершает свои гнусности, как сумею
остановить их, истребить!
И тем горше вспоминать сегодняшний день: вражескую атаку, свой
крик и мат, быструю стрельбу, после которой я с силой передёргивал
затвор… В душе меня жёг стыд: ведь я боялся и не целился и,
наверное, ни разу не попал.
Но всё равно я ставил себя выше Белова. Его стрелковая ячейка
находилась рядом с моей. И я с гадливой радостью видел, как он и не
стреляет вовсе, прячется, боится. Боялись все, но ведь многие вели
пускай хоть сдерживающий, но огонь! А ненавистный мне Лёшка трусил,
трусил…
Но я видел, как он погиб. Я вновь высунулся из окопа, чтобы
сделать очередной выстрел (зарядив уже последние патроны). И вдруг
Белов: встаёт, смеётся(!), спокойно так укладывает винтовку на
бруствер. Целится. Стреляет.
Близко ударил пулемёт, я присел, а Белов нет. И я не удержался.
Вновь привстал, чтобы краем глаза видеть его.