Разумеется, такое соседство, да ещё после
той ночи, никак не способствовало хорошему сну. Как и
общее нервозное состояние. Так что я поступила кощунственно по
отношению к благородной кэрре внутри меня, которая начинает
ускользать куда-то, оставляя вместо себя нервную, озлобленную
особу, готовую рычать на всякого, кто встанет у неё на
пути.
Под раздачу попал даже король. В ночи, завернувшись в
одеяло по причине отсутствия подходящего халата, я вышла в
гостиную, подошла к замершему в полулежащем положении Никлосу,
выхватила из рук стакан с коньяком и в один присест его осушила, а
когда Ник попытался что-то сказать, разразилась совершенно дурной
тирадой, от которой на утро стало стыдно. Ещё более стыдно было
найти под подоконником заначку Анки и выкурить первую в жизни
сигарету.
Я пала так низко, что ничего из-за этого не
почувствовала. Видимо, самоосознание начало работать в момент,
когда Ник сказал слово война. Ведь это не просто слово, далёкое от
жизни миленькой кэрры. Это проклятое обещание. Это грустная улыбка
Анки, это заливистый смех шамана Кукулейко. Это невысказанное
признание Никлоса, что он никогда меня не отпустит. А значит надо
стать умнее, если не хочу оказаться на месте, которое все так
отчаянно мне пророчат.
Да, ночка была ещё та. В ней была драка с одеялом,
разбитый подсвечник, холодный душ, ещё пара сигарет, а также стул
возле входной двери, и перенос одеяла с подушками в ванну. Я была
дурной в эту ночь. А утром даже не в состоянии испугаться от
пробуждения в постели, укутанной в одеяло среди мягких подушек, на
которых ещё остался мужской запах.
Стул стоял на своём месте, а дверь была чуть
приоткрыта.
Проснувшись и убедившись, что осталась одна, вызвала
личных слуг, запросила завтрак. От короля получила записку с
приказом сидеть в комнате и никуда не выходить. Ха, вот уж дудки.
Поэтому я впервые в жизни решила нарушить прямой приказ короля.
Позавтракав, переоделась в принесённое платье, натянула тёплое
пальто с шарфом и, выставив прислугу, сиганула в окно, подозревая,
что королевские слуги получили приказ никуда меня не
выпускать.
Правильность суждений была доказана на конюшне, где
поначалу не хотели подавать карету, и только после повелительного
тона аристократки-выскочки, согласились отвезти меня куда было
нужно.