Васька попытался было улизнуть, но
бабка Лаврищева не дремала, образумила подзатыльником. Ну и внуку
Мишке отвесила для острастки.
— Ну что ты бегаешь, нам уж пора
давно, — взялась выговаривать сыну Варя, силясь скрыть смущение —
от нее-то от самой детям разве что мокрым полотенцем доставалось,
когда в кухне под руку лезли.
— Это ты бегаешь, а я не хочу, —
огрызнулся мальчишка. — Сама же мне говорила, что Орел не сдадут, а
теперь чего?
Варя, краснея и оглядываясь на бабку,
стала сбивчиво оправдываться: они помогут тете Дусе по хозяйству,
она ведь старенькая уже, ей трудно все одной да одной, а потом
вернутся, Васятка и от класса-то отстать не успеет. Бабка Лаврищева
поддакивала да украдкой посмеивалась то ли над Вариным обхождением
с мальцом, у которого еще материнское молоко на губах не обсохло,
то ли над неумелой ее ложью.
Наконец вернулись домой за вещами,
расцеловались, присели на дорожку, вышли и…
— Мы Лиду забыли! — отчаянно
вспискнула Манечка и, чуть не сбив тетку с ног, бросилась
назад.
Лида не сразу сообразила, что это не
о ней — о кукле. Да и когда сообразила, от сердца не отлегло.
Смолчала. И Варя смолчала, хотя в
другой раз наверняка посетовала бы на дурные приметы.
* * *
Лида всегда любила тишину и
удивлялась, что кто-то от нее устает. Тишина читального зала —
солидная, дружественная умным мыслям. Домашняя — легкая и теплая,
как любимое одеяло. Тишина осеннего города — спокойная, уютная,
даже когда дожди налетают.
Тишина этой осени была совсем другая
— сторожкая, ненадежная, оглохшая от бомбежек и одуревшая от
тяжелых предчувствий. Та, что дома, — еще и заодно с усталостью,
какой Лида никогда прежде не знала… и отдохнуть не позволяет. В ней
чудятся Варины вздохи и горестный Манечкин возглас: «Лиду забыли!»,
она выталкивает прочь, гонит из дому. Тишина госпиталя —
искалеченная, подавляющая крик, намертво стянутая бинтами. Лида
приспособилась передремывать между сменами в комнатенке у
медсестер. Это не одобрялось, но и запрещать никто не
торопился.
Она не пыталась внушить себе, что в
ее присутствии здесь есть какой-то особенный смысл; в госпитале
хватало квалифицированного медперсонала, что уж говорить о
санитарках из вольнонаемных. Просто ей самой так легче было:
никаких лишних мыслей, потому что тут — нельзя. Нет, мысли-то — они
у всех, только вот словами редко становятся. Разве что спросит
кто-нибудь из раненых: «Сестренка, в городе-то чего слышно?» — «Все
по-прежнему», — ответит Лида — и не знает, что добавить. Она и
прежде не была разговорчива; Митя, бывало, шутил: «Вот повезло мне
редкостную редкость выискать — неболтливую женщину!» А нынешние
городские новости — те, что были и видны, и слышны, — ни к чему
рассказывать, их и так все знают. Эти новости что ни день врываются
с грохотом, оседают дымящимися развалинами на Выгонной, на
Медведевской, на Пушкинской, на Курских.