— Нечисть женится, — подтвердил
Занкл, скидывая на скамью мокрый плащ и подходя к огню.
— Ты так и не объяснил, что было в
приказе, — внезапно зашипел молодой поджарый воин, Айрон, и стукнул
кружкой так сильно, что вино разлилось по грубо сколоченному
столу.
Зря они прислужника прогнали, теперь
к утру здесь так вонять будет, не продохнешь.
— Прав был Жерл, нельзя тебе, падле,
доверять, — продолжил Айрон. — А теперь что? Настучишь? Или уже
настучал?
Рэми скривился: склок дозорных
наблюдать совсем не хотелось.
— А ты меня, брат, не суди… —
усмехнулся Занкл, усевшись на скамью. — Завтра сам все узнаешь. А
сейчас хлопоты у нас другие. И гость, если ты не заметил. Которому
о нашей вражде знать совсем не обязательно.
Как будто Рэми и раньше не знал.
Хотя нет, не знал. Думал, что Занкла в отряде уже своим признали, а
вот оно, оказывается, как.
Айрон хотел вскочить со скамьи, но
более опытный, уже начавший седеть сосед удержал его, заражая
спокойствием:
— Не враги же мы. К чему эти слова,
Айрон?.. Или нашего брата не уважаешь... Или имеешь серьезный повод
для неуважения?
Айрон умолк. Понуро налил в чашу
вина, выпил залпом и неприязненно глянул на спокойного Занкла.
— Странно все это, — прошептал он. —
Предел каждый день прерывают, в столице от злости на стенку лезут,
а ты приказы тайные получаешь… и от кого же, а?
— Не обращай внимания, Рэми, —
заметил Дан. — День сегодня трудный, вот и бесятся все.
Рэми кивнул, поставил на стол
незаметно опустевшую чашу и вслед за Занклом бросил тяжелый от
влаги плащ на скамью. Сразу стало почему-то зябко. И тихо. Все
дозорные, будто забыв о ссорах, смотрели на «щенка Жерла» и ждали.
Что он успокоит старшого ждали — чего же еще? Рэми пожал плечами и
вышел в боковую дверь, за которой продолжало что-то биться об
стены.
Внутри оказалось гораздо более
душно, чем в общей зале. И теплее.
Огонь догорал за веером каминной
решетки. Шторы были плотно закрыты, а старшой сидел за столом из
черного дерева и в неясном свете светильника просматривал какие-то
бумаги. Жерл, увидев Рэми, спрятал бумаги в украшенную резьбой
шкатулку и кивнул гостю на скамью.
— Хорошо, что пришел, садись.
Рэми напрягся. Дивно это. И старшой
был дивным — спокойным и холодным. Сыном, как обычно по пьяни, не
называл, вымаливать прощения, потому что не уберег, не спешил,
будто и вовсе не был пьяным.