Но пил весь день: на столе стоял
пустой кувшин, тут все пропахо хмельным, а внимательный взгляд
Жерла подергивался дымкой.
— Что, Рэми, снова позвали? —
прошептал он, потянувшись к кувшину. — Думают, ты меня опять
спасешь… я тоже так думал… до этой седмицы. Но тут даже ты
бессилен. Так, может, оно и к лучшему…
Рэми ничего не понимал в этом пьяном
бреде, собственно, и понимать не собирался. Надо просто переждать
трудную ночь, чтобы завтра старшой стал таким как обычно — здравым
и спокойным.
— Мне нальешь? — попросил Рэми,
садясь напротив Жерла.
— Пей! — отмахнулся старшой, с
готовностью двигая к гостю чашу. — Меня не берет. Бывают такие дни,
что и вино не берет, и жить не хочется.
Значит, пьян. И горит желанием
умереть и поболтать. Как всегда…
Рэми не рассказывал никому о ночах,
проведенных с Жерлом. Да и нечего было рассказывать: Рэми просто
слушал, Жерл — говорил. Много о чем говорил, временами даже
интересно: о далекой и малопонятной жизни в столице, о детстве, о
случаях в дозоре, но никогда — о жене и умершем сыне.
Рэми понюхал вино. Дешевое. И
кислое.
Отпил глоток — гадость еще та, но
под внимательным взглядом старшого попробуй не выпей. И Рэми выпил.
До дна. Перед глазами поплыло, в голове затуманилось, а где-то
неожиданно далеко, за густой пеленой, вздохнул Жерл: «Тебя берет.
Не обманули, гады. Крепкое. А ты пей, пей, мальчик. Не смотри на
меня так, не надо. Сегодня все иначе. День паршивый, вино паршивое
и настроение хуже некуда. Опасное. Когда надо с кем-то поговорить,
а нельзя… А надо, иначе душа разорвется. В клочки, понимаешь?
Ничего ты не понимаешь. Пей, пей. Слушай. А завтра — забудь!»
«Забудешь тут», — пьяно подумалось
Рэми.
Душно. И голова тяжелая, сама к
столу тянется… и спать хочется…
«Глупый ты, Рэми, — доносился
издалека голос старшого. Сам он глупый, глупости несет, да и
разговорчив… как всегда по пьяни. — Все вы, рожане, глупые.
Смотрите на нас, арханов, с завистью и не понимаете… что счастье от
рода не зависит. Вот я счастлив почти и не был… впрочем, я — тварь,
заслужил. А ты?»
«А что я? Я не архан», — лениво
подумал Рэми.
И с трудом удержал дрожь, когда буря
на улице взвыла, разбилась о плотно закрытые ставни. Звякнул
тронутый ветром колокол. И вдруг почудились сквозь полуопущенные
ресницы кошачьи глаза у плеча Жерла. Не безжизненные, как во дворе,
нет, — осуждающие. Кого? Убийцу-старшого или Рэми, что не сумел
остановить дозорных?