Он мог отказаться от приглашения прибыть на церемонию вхождения
в Дом Сапфира. Мог послать новоявленного папашу к белым Ако. Но...
не послал.
Мать не скрывала от Энрихе, кто его отец. Он всегда хотел
увидеть отца-эрцога не на голо, а по-настоящему. И всегда мечтал
быть достойным его.
Мог ли предположить провинциальный юноша, что столица – не более
чем аквариум с пираньями, окружение эрцога – сборище сановных
идиотов, а сам отец уже слишком стар, чтобы вообще хоть чего-то
хотеть?
Но бешеные дети Зимы понесли Энрихе в столицу, заставили терпеть
два года светской муштры и унижений, пока его не сочли готовым быть
представленным генетическому отцу.
Два года пыток этикетом, понятиями о том, что подобает и не
подобает побочному сыну эрцога.
Пыток жестоких, унизительных для самости, когда тебе каждый день
смеются в лицо, обсуждают каждый твой жест и поворот головы, каждую
попытку судить о чем-то самостоятельно.
Но Энрихе выдержал. Он стал замкнут и сдержан, спрятал всё
истинное в себе под маской учтивого безразличия: «Что будет
желательно господам? Им угодно получить по физиономиям? Не
затруднит ли их подождать, пока я сниму перчатки?..»
В награду Энрихе получил инженерат, полное отчуждение бывших
друзей, презрение родовой аристократии и встречу с отцом, где
выяснилось, что испытания только начинаются…
– Ты должен твёрдо решить, Рико, настоящие ли те желания, что
порождает твое ленивое я? Захочешь ли ты того же, если нужно будет
пройти через физическую или нравственную боль?
Эрцог Локьё кивнул подошедшему распорядителю.
Распорядитель командовал двумя техниками, тащившими небольшой, в
метр длиной, но, видимо тяжелый, зачехлённый прибор.
– Я знаю, что ты сегодня не завтракал и не обедал, - продолжал
эрцог. - Скажи, ты испытываешь голод?
Энрихе, которого отец на опостылевший столичный манер называл
Рико, растерянно озирался.
Поскольку делал он это с прямой спиной и презрением на лице,
растерянные слуги подносили ему то влажное полотенце, то
запрещённую прямо с утра воду или пирожные.
Есть ему не дали как всегда без объяснений, и он был не просто
голоден, а ещё и раздражён очередным идиотским запретом.
Но что есть голод в свете здешнего витийства и игры со словами?
Как отвечать-то, чтобы опять не попасть впросак?
В животе заурчало. Энрихе сдался на милость голодного свербения
и энергично кивнул.