Сердце у меня сжалось. Но я сказал только:
– Сбрось мне на браслет полный диагноз. Мне пообещали его
вернуть.
Он кивнул.
А я смотрел на Влану и не видел: перед глазами всё плыло.
Я всё ещё не понимал, почему вышло именно так. Почему не мог
погибнуть я? Что ещё этому миру от меня надо?
– Ох, и вставят мне дома, – выдохнул я, когда осознал, что экран
давно выключен, а я сижу в каюте чужого корабля и как дурак смотрю
в пустоту.
– А что они с тобой обычно делают? – поинтересовался эрцог.
Оказывается, он стоял у меня за спиной.
– Один – разговаривает, другой – не разговаривает. Честно говоря
– не знаю, что хуже. Жалко только, что в курсе – оба.
Я встал.
Ну и куда идти в таком настроении на чужом корабле?
– Иди к Домато. Пусть тебе укол какой-нибудь поставит, –
посоветовал эрцог. – Сейчас тебе вернут спецбраслет, покажи Домато
диагноз. Хотя друзья твои, боюсь, уже наводили справки везде, где
это возможно.
Кьясна, община эйнитов
Солнце висело низко, но всё никак не могло сесть.
Колин сам привёз меня на Кьясну, как и в тот, первый раз. Мы
попрощались. Обнялись.
Лучше бы он меня убил.
Для Дьюпа забросить меня на Кьясну под присмотр Айяны было
выходом, а для меня?
Шлюпка окуталась дымкой электромагнитной защиты и сгинула, в
секунды набирая допустимую в атмосфере скорость. Защита нужна была
не хитинопластику внешних обводов маленького судна, а птицам и
бабочкам, рискующим сгореть в трущихся молекулах воздуха…
Я улыбался. Я мог сейчас всё – изображать психа на корабле
Локьё, ручкаться с алайцами, а ещё лучше – убивать: кого угодно и в
любых подходящих количествах.
Главное – не терять напряжения. Оно было необходимо мне, чтобы
жить. А в покойной пустоте Кьясны мой жизненный тонус, нужный для
продуцирования смерти, резво стремился к нулю. Значит, и моё
желание жить стремилось к этой же выдуманной математиками
цифре.
Когда я застыл посреди парка, как это больное солнце над
головой, – мир тоже остановился. И в нём медленно умирала Влана. И
все мы были самым проклятым образом больны смертью, Хэд нас возьми.
Всех.
Я ничего не мог сделать для себя. Самоубийство – это не моё.
Я не способен трагически сунуть в рот разрядник. Мне это кажется
идиотизмом. И ощущение этого идиотизма – старше моих прочих
душевных болезней.
Или не старше?
Рогард, надо же… Как я мог вспоминать Рогарда, если никогда не
читал?