— Ты море видел? Река ведь в море впадает.
— Видел. Издали. - По правде говоря, Ньет увидел море только
сегодня утром, проезжая с Рамиро по Журавьей Косе.
— Издали! А что издали-то? Тут устье в двух шагах. Иди погуляй
по берегу, пособирай камушки. Посмотрим, что тебе морские скажут.
Если сразу голову не откусят.
Ньет не ответил, уставился в темноту, обняв колени руками.
Кого ни спроси, все кричат в один голос, что морские — огромные,
как горы, злые и никого не пускают в свое море.
Но море такое просторное…
— Я тебе так скажу, у каждого своя судьба. И у нашего народа она
кончилась. Нечего ко всем с расспросами приставать. Родился в реке
— живи в реке, а нет больше реки — сиди на берегу людям на
посмешище. Одно беспокойство от тебя, Осока.
Клацнули огромные челюсти, и Мох с головой ушел на дно;
скользкая широкая спина бревном маячила на поверхности.
Говаривали, что Мох когда-то был свободным морским скитальцем,
странствовал с места на место, нигде не останавливаясь надолго. А
потом нашел свой приют здесь. И теперь не хочет двигаться с места,
даже вспоминать ничего не хочет. Всем доволен.
Ньет вдохнул запах сырости и плесени и закусил губу.
***
Он сдвинул со стола заплесневелые бумаги, постоял, проводя
пальцами по пыльной дубовой столешнице.
Тяжелые бархатные занавеси скрывали окно, в их складках
скопилось само время. Поблекли и пожелтели шпалеры с райскими
птицами.
Он отвернулся от окна и зашагал по комнате, мерно постукивая
каблуками.
Пыль покрывала все здесь — позеленевшую бронзу вьюшек и дверных
ручек, прихотливые изгибы карниза, ореховую обшивку нижней части
стен.
Зеркала прикрыты тканью, убран ковер на лестнице, в вытертых
каменных ступенях остались ушки от прижимных стержней.
Сагайская напольная ваза сохраняла в себе сухие стебли; драконы
вились по тонкому фарфору, являя из-под серого налета яркие усы,
оскаленные пасти. Он отвлекся, разглядывая их, и застыл в
задумчивости.
Часы ― массивные, высокие, с маятником — остановились, казалось,
столетия назад.
«Культурный фонд Лавенгов», гласила табличка над входом.
Спуститься с лестницы, постоять в просторном темном холле, слепо
глядя в занавешенное зеркало. Усмехнуться.
Снова подняться наверх, в комнату с эркерным окном, где на столе
истлевшие записи, в шкафу — заскорузлые от времени книги.