Приезжие из других городов до сих пор ходят к реке, будто в
цирк, и глазам не верят. У них такого нет. Еще нет, дело времени. В
Катандеране тоже не было, они после войны появились. Вернее, они и
раньше были, только людям не показывались. Но за последние лет
десять город поднялся и расширился, начали строить метро, осушать
болота, Ветлушу и притоки забрали в трубу, и вот, пожалуйста —
принимайте табор разномастной нечисти на ваши новые нарядные
набережные.
«Фриза» медленно проехала мимо черной лошади, лежавшей на
асфальте по-собачьи, мимо пары старух с совиными головами,
прикорнувших у парапета. Одна разомкнула сизую пленку века,
безучастно проводила машину взглядом, сонно встряхнулась и снова
зарылась клювом в воротник старого драпового пальто.
Длинные петли змеиного тела в узорной чешуе, голые медные груди,
вороные волосы веером по земле — лежит такая на подстеленной
картонке, прикрыв ладонью глаза, молодая, бесстыдная, — срам
смотреть, но не смотреть невозможно. Плевать хотела на человечьи
приличия.
Вот возьму альбом и приеду сюда, подумал Рамиро. Кто мне
запретит их рисовать? Что хочу, то и рисую. Тавлус Колченогий в
конце прошлого века проституток рисовал, и что? Теперь его картинки
по музеям висят.
Картинки.
Рамиро нажал на тормоза, чтобы не наехать на рисунок. Мелом на
асфальте. Гребнистый контур, разинутая пасть, шипы на спине. Извивы
хвоста — как на старинных гравюрах. Уверенная рука — нарисовано
лихо, одной линией. А вон и натурщик неподалеку сидит. Узнаваем,
даром что художник здорово приукрасил его. На рисунке —
великолепный дракон, а въяве — унылая помесь варана и
стервятника.
Дальше — больше. Рамиро тронул машину и тихонько поехал вдоль
череды нарисованных чудовищ — отражений чудовищ настоящих, но в
первых, как ни странно, было больше жизни.
Потом он разглядел рисовальщика. Хмыкнул, потому что
художник-самородок всего-навсего обводил тени на асфальте. И снова
нахмурился, потому что обводить-то он обводил, но не совсем то, что
видел Рамиро.
Такие же гордые и прекрасные создания смотрели на Рамиро из
детских книжек, с репродукций старых мастеров, с найльских каменных
стел. Такие же восхитительно-волшебные, как на его собственных
школьных и студенческих рисунках в пыльных папках, забытых под
матрасом.
Мальчишка шустрым паучком суетился на асфальте, семенил задом
наперед, обратив к солнцу тощий, обтянутый застиранной парусиной
тыл. Прокладывал меловую границу, уверенно отделяя тень от света,
но то и дело срывался с терминатора в неведомые дали. Натурщики
обращали на него внимания не больше, чем на Рамиро: то есть
поглядывали лениво — и только.